Выстрелы с той стороны
Шрифт:
Если бы Габриэлян кому-то рассказывал этот сон, то самым жутким, наверное, слушатель нашел бы тот факт, что кошмаром сон не был. Ни тогда, пережив это наяву, ни теперь он не испытывал страха и тоски. Настоящие кошмары Габриэляну снились раза два, и были совершенно неописуемы, ибо описать что-то можно только разумом, а кошмар в том и состоял, что разум исчезал начисто. О кошмарах Габриэлян не говорил совсем никому, а вот сном поделился с психологом училища. Габриэляну было любопытно, почему он переживал это иначе, нежели все прочие люди. Ну и на легенду этот разговор ложился очень неплохо.
Психолог долго объяснял, что это очень характерный случай посттравматического расстройства, что раньше ощущение было болезненным, но вытеснилось, и теперь стучится в двери сновидения. В рамках теории все действительно сходилось — а вот с личным опытом не срасталось никак. Габриэлян помнил себя с трёх лет, помнил всё, отчетливо и подробно, и та ночь на общем фоне не выделялась ничем.
— Конь горяч и пролетка крылата… — получилось. Все получается, если предварительно принять душ и почистить зубы — это дядя ему объяснял. А он потом дразнил соучеников этой нехитрой мантрой.
Чай. Теперь чай. Зеленый тэгуаньинь, со вкусом "саппари". А что у нас впереди? А впереди у нас питерское и новгородское управления.
Налив чайник кипятку, Габриэлян строго по инструкциям Сюй Цзышу[1] бросил в воду щепотку чая, отсчитал три вдоха и выдоха, тут же налил немного в кружку, опять вылил в чайник, чтобы чай «отдал аромат воде», и начал смотреть, как распрямляются туго скрученные сухие листики.
Кружка называлась "аквариумом", потому что вмещала ровно полтора литра жидкости. И меньше половины в неё никогда не наливали. Король грозился запустить туда парочку вуалехвостов, но дальше угроз не шел — прекрасно понимал, что станет с его одеждой, расписанием, личной жизнью и компьютерными программами.
Габриэлян подумал, включил терминал, но питерцев трогать не стал. Как и новгородцев. А вывел на экран совсем другую игрушку. Посложнее, поинтересней. Подороже. Он уже месяца четыре знал, что ему не мерещится. Что это система. Решения, которые шли не по тем каналам. Визы на исследования, выдаваемые, как минимум, этажом-двумя выше, чем положено по цепочке командования. Деньги — не растраченные, не пропавшие, не… — просто выныривающие в областях, не имеющих отношения к заявленному бюджету, и честно потраченные там. Частью это шло через него — как ночной референт советника он оформлял и спускал вниз целые пакеты приказов. А потому точно знал, что тех или иных совещаний — просто не было. Или на них присутствовали совершенно другие люди и старшие и обсуждались совершенно другие вопросы. Частью они с Королём восстанавливали происходящее по кадровым перемещениям и движению финансовых потоков. Частью…
Он не знал, стоит ли делиться выводами с Сусликом и Королём. И точно знал, что пока не стоит делиться этим с Волковым. Волков его в лучшем случае просто убьёт, в худшем предложит инициацию, причем не в порядке теста, а без права обжалования. Он, конечно, всё равно её предложит рано или поздно, но лучше поздно. Однако делать что-то нужно уже сейчас, потому что если отследил я — может отследить и еще кто-то. Даже не обязательно враг.
Он вспомнил "Меморандум Ростбифа". Да, самое страшное — это случайные люди, совершающие случайные поступки. Как тот чиновник, который забыл дать оповещение по львовской области. Психолог был неправ — сон стучится в черепную коробку не для того, чтобы пробудить эмоциональную реакцию. Он напоминает об этой, именно об этой полынье, в которую провалились и родители, и забывчивый львовский службист, и многие другие…
Ты можешь всё делать правильно. Ты можешь выложиться до предела и через предел — и все равно проиграть. Потому что Аннушка не только купила подсолнечное масло, но и разлила. Потому что человек в трехстах километрах от тебя получил несправедливый разнос, расстроился и не выполнил до конца предельно ясную и заученную служебную инструкцию.
Габриэлян отхлебнул чаю и пристроил в уголок схемы новые данные по институту земного магнетизма. Четвертый отдел института уже неделю возглавляла некто Умида Шаймарданова. Умида Тимуровна начала свое земное существование три месяца назад. Зародилась в электронных архивах, как мышь в прелой соломе. Носительница же имени была существенно старше своих документов, до недавнего времени звалась Олмой Бокиевой и проживала в одном из пригородов Омска — а занималась тем же земным магнетизмом. А потом растаяла в воздухе и материализовалась уже в ЕРФ. И люди господина Сокульского, советника Сибирской Федерации, прихваченные в Тамбове, охотились именно за ней. Тамбов был ложным следом, и этот след отменно взяли. Ох, Аркадий Петрович, да нешто вы думаете, что Сокульский, которого в Управлении между собой называют просто Хан Кучум, это дело так и оставит?
Не думаете. Полагаю, собираетесь укрыться за старой сварой, как за щитом. Поссорился Иван Иваныч с Иваном Никифорычем и с соседом его — и теперь они так и таскают друг у дружки промышленные разработки и ценных специалистов. Просто так. Из вредности.
На какое-то время это поможет. На какое?
Габриэлян посмотрел на часы. Выспался? Пожалуй, выспался. Есть чувство состоявшегося отдыха, внутренняя энергия. Спасибо Аркадию Петровичу и Майе Львовне. Воображаемый зелёный маркер отчеркнул еще одну позицию: теперь она не должна быть единственной женщиной. "Официальная" любовница мне сейчас скорее вредна.
Список вредных для здоровья вещей, однако, растет. И когда-нибудь схлопнется. Он допил чай, свернул терминал. Ненаписанные, не произнесенные вслух слова "нелегальная космическая программа" остались висеть в воздухе, потом погасли.
— А Москва высока и светла. Суматоха Охотного ряда[2]…
Уберечься невозможно. Значит, нет никаких причин не делать то, что хочешь.
________________
[1] Автор «Наставления о чае», XVI век.
[2] Давид Самойлов, "Выезд"
Глава 5. АЛЕКТО
Прибігла фурія із пекла,
Яхиднійша од всіх відьом,
Зла, хитра, злобная, запекла,
Робила з себе скрізь содом.
Ввійшла к Юноні з ревом, стуком,
З великим треском, свистом, гуком,
Зробила об собі лепорт,
Якраз її взяли гайдуки
І повели в терем під руки,
Хоть так страшна була, як чорт[1].
Котляревский И. «Энеида»
Традиция требует, чтобы штаб-квартира транснациональной компании, занимающейся целевыми высокими технологиями, занимала айсбергоподобную башню из стекла и бетона. Кабинеты высшего руководства, при этом, должны находиться уже где-то в стратосфере.
Штаб-квартира "Орики" располагалась в небольшом особнячке в квартале Марэ. Да-да, именно "на болоте". Вышло так, что и в девяносто третьем — девяносто пятом (тысяча семьсот, естественно), и в семьдесят первом (тысяча восемьсот), и в десятом, и в пятнадцатом годах (уже двадцать первого века) и далее вверх по линии тут стреляли мало, а потому ни барону Осману, ни его преемникам работы не нашлось.
Особнячок, построенный в XVI веке и отделенный лишь забором от дворца Сюлли — любой парижанин, услышав это, сразу поймет, что здание стоит раза в три дороже среднего небоскреба в деловой зоне — был внутри существенно вместительней, чем снаружи, поскольку теперь уходил на восемь этажей вниз. Всего на восемь. Руководство "Орики" полагало, что переизбыток управленцев не является признаком благополучия. Потому подземные апартаменты были просторны, а число их обитателей — сравнительно невелико.