Выйди из-за тучки
Шрифт:
К тому времени, когда я появилась дома, с морей вернулась и Лена. Наша жизнь вошла в привычный ритм. Я узнала всех малышей в своей группе, приноровилась к их характерам и маленьким странностям, приловчилась так выполнять свои обязанности, чтобы сменная нянечка, которая была осведомителем заведующей, нареканий на меня не имела.
Пока я лежала в больнице, Андрей названивал Вовке каждый день. И потом, когда я вернулась — тоже. Но ни разу за весь месяц карантина он так и не пришел. А когда это время вышло, позвонил и сказал, что хотел бы увидеться
К этому времени уже настала та самая поздняя осень — с дождями, ветрами и уличной неуютностью. Но Вовка строил планы — им нужно было наверстать упущенное и проделать все то, что они не успели из-за ветрянки. Когда Андрей позвонил в дверь, я сразу выдала ему Вовчика за порог — уже одетого в новый теплый комбинезон и непромокаемые сапожки — полностью готового к прогулке. Он придержал дверь, которую я хотела захлопнуть.
— Аня, подожди…
— В квартире еще может сохраняться инфекция, я возьму на работе кварцевую лампу и прокварцую. Тогда сможешь заходить, — доложила я.
— Послушай меня, — удерживал он дверь, — я не медик. Я сразу позвонил ее врачу. Она наорала и запретила любые контакты с ветряночниками до самого конца карантина. И я спрашивал про Вовку. Она сказала, что все дети переносят ветрянку очень легко.
Я пожала плечами и кивнула — ладно, и закрыла за ними дверь. Он, конечно же, успел рассмотреть мое лицо — тогда еще пятнистое и страшное. До меня это дошло с опозданием. Они протопали к лифтам, а я — к зеркалу и долго смотрела в него. Думала о том, что если останусь вот такой «красивой», то на личной жизни можно смело ставить жирный крест. И никакого потрясения от осознания этого не испытала. Мне было все равно. Единственный человек, для которого мне всегда хотелось быть красивой, отдалялся от меня на бешеной скорости.
Я припомнила выражение его лица при взгляде на меня — оно не изменилось совершенно, как будто то, что он увидел, не являлось для него тайной или было глубоко безразлично ему. Никакого удивления, даже чуть более пристального взгляда… Похоже было, что ему все равно как я выгляжу — просто уже не важно или совсем не интересно.
В поликлинике меня заставили измерять давление тонометром по три раза в день, и записывать эти данные в таблицу целую неделю. Пришлось прикупить аппарат. С этой таблицей я снова пошла на прием, и врач поменяла мне назначение — теперь раз в сутки я принимала совсем другие таблетки. И еще одни.
ГЛАВА 26
В один из дней мне все же пришлось выслушать Андрея. И то, что он пришел ко мне с этим… кажется, именно тогда я начала немножко понимать, как он думает и хотя бы догадываться — что происходит. Я тогда первый раз нормально общалась с ним — без нервов. Будто отстранившись душой, постепенно остывая к нему. Или уже остыв?
Смотрела на него и отмечала то, как плохо он выглядит, будто только переболел и еще не отошел от этой тяжелой болезни, хотя одет все так же аккуратно. Его было просто жаль. Сейчас я понимаю, что та ночь перед больницей и стала настоящей точкой не
В тот день он сильно задержался у нас. Так задержался, что сам уложил Вовку спать, а потом, вместо того чтобы уйти, прошел на кухню и сел за стол. Уставился на меня, будто гипнотизируя, не давая отвести взгляд в сторону.
— Аня, поздно уже… я сразу по существу — ты должна знать. Я не могу сделать это за твоей спиной. Ты только не нервничай, пожалуйста. Врачи дают плохой прогноз для…
Я в раздражении резко дернула головой — не хочу знать ее имя. Это какой-то психоз, глупость, но я просто категорически не желаю. Он кивнул — понял?
— Да. Плохой прогноз для нее. А ребенку больше семи месяцев — он вполне жизнеспособен.
— Да какой жизнеспособный?! Зачем изначально вся эта борьба за жизнь заведомо тяжелобольного, ослабленного ребенка? Какую жизнь вы готовите ему — с больным сердцем? — не выдержала я, а он будто обрадовался этому моему срыву — стал горячечно объяснять:
— Нет, Аня. Это не генетическая наследственность — у нее осложнение после гриппа. Мать плохо лечила ее. А потом, когда обрисовалась проблема, ее вообще не оказалось рядом — она уехала куда-то. А с девочкой все должно быть хорошо — это девочка.
— А наследственная истерия — это тоже хорошо?
— Это тоже не страшно. Люди живут с этим — десятки тысяч людей, если не сотни. Очень многое значит обстановка в семье, правильное воспитание. Они решают практически все. Я сейчас не об этом. Если случится самое плохое, мне придется долго доказывать свое отцовство, оформлять удочерение, а в это время девочку отправят в дом малютки. И как там, что? Я не знаю. Но я слишком дорого заплатил за ее жизнь, чтобы рисковать ею.
— Ты хочешь сказать, что женишься на ней? А разве ты ушел не за этим? Все и шло к тому, так зачем ты об этом докладываешь?
Он смотрел на меня, будто не зная — как на самом деле объяснить?
— А как иначе, Аня, — решился, наконец, — ты самый близкий мне человек, когда и как ты хотела узнать такое? Я должен был сказать тебе. Чтобы ты не спешила судить хотя бы за это.
— Ты имеешь в виду, что она действительно может умереть? Зачем же вы довели до такого?
— Я?! От меня никогда и ничего не зависело. Она хотела удержать меня таким образом. Ее предупреждали о риске, она подписала бумаги об ответственности. А сейчас уже и от нее ничего не зависит.
— Но удержала же?
— Нет, Аня, ты что? Я же сказал, что не брошу вас. Когда она родит, и если останется жива, я отберу у нее ребенка.
Я покачала головой, глядя на него во все глаза, не веря своим ушам и рассудку, не узнавая его.
— Да, Аня, да! Только так. Ей нельзя доверить даже котенка, не то, что дочку.
— Ты говорил с ней об этом, она знает?
— Сейчас еще нельзя. Скажу потом.
— Андрей, я не понимаю…, но ты же не зверь? Ты сам дал ей надежду, ты… пользовался ею, в конце концов!