Выйти из боя. Гексалогия
Шрифт:
— Я на задании. Извини.
— Ты обязана! Мне одной не дотащить. Я приказываю как старшая по званию!
— Иди ты в задницу, — Катя на миг обернулась. — Я потом сама на гауптвахту явлюсь. После войны. Честное слово.
— Стой! Бойца из-за тебя ранили.
— Я помню. Чудеса чудесно исцелять не умею. Задание у меня.
— Сука ты! Беги-беги, подлюка. Только если ты своего парня ищешь, то не найдешь. Не туда бежишь.
Катя резко обернулась.
— Повтори?
Фельдшерица демонстративно наклонилась к раненому, попыталась ухватить под мышки. Бедняга Окунев
Катя мигом оказалась рядом.
— Говори, коза крашеная. Если брешешь, могу и больно сделать…
— Не брешу, — военфельдшер глянула из-под слипшихся кудряшек челки. — Помню я твоего мордатого. Осколочное стопы у него.
— Ну? Куда делся?
— Помоги. Хоть до дороги. Там рядом будет.
— Помогу. Только говори. Очень важно.
Вместе подняли обеспамятевшего Окуня. Катя перехватила парнишку на руки.
— Твоего с НП батареи притащили, — поспешно сказала Мотя. — Я, конечно, запомнила. Володечка же там. Этот твой тоже… круглолицый такой, все и стонал и шутить пыжился. Ему каблук вместе с подметкой так чистенько срезало. Ну и пяточную кость порядком зацепило. Ничего страшного. Ну, может быть, стопу придется ампутировать.
— Ага, пустяки. Так куда он делся?
— Мезина, хоть до дороги бойца донеси, — взмолилась докторша. — Я же не осилю, у меня спина слабая. Ты вон какая подготовленная.
Катя не ответила, — лезть на склон было и так тяжело. К городу опять прошли «Юнкерсы». Сегодня их день. Стервячий.
Ого, так вот откуда дымом несло. С каменистого ската открылась дорога, вернее то, что от нее осталось среди сотен воронок. Ближе всего лежала перевернутая бочка-водовозка. Должно быть, давно разбило, — обломки густо припудрила светлая пыль. Дальше остовов машин и телег было больше. Неторопливо тлела перевернутая полуторка. Скособочившись в воронку, стоял еще один грузовик с распахнутыми дверцами. У кювета лежало что-то несуразно-пугающее, — Катя с трудом опознала припудренную пылью, раздувшуюся на жаре лошадиную тушу.
— Черт, да где он, монастырь-то?
— Тут рядом, отсюда не видно. За взгорком. Пять минут.
— Врешь.
— Ну, десять минут. Хоть до поворота дотащи.
— Вот ты, Мотя, приставучая. Ты почему ночью про Чоботко не сказала?
— Оно мне надо? Я, может, попрощаться зашла, а вы лезете…
— Вот дура. Сидела бы в своем госпитале. Или там заняться нечем? Выдра напомаженная.
— Пасть заткни! — взорвалась докторша. — Что вы все понимаете?! Я свой долг до конца выполню. А попрощаться я по-человечески должна. И пусть меня красивой запомнит. Люблю я его. Понятно?
— Не ори. Лучше автомат мне поправь. Ты, Мотя, сдержаннее должна быть, раз партийная.
— Не смей меня Мотей называть! Не терплю! Я Володечке позволяла. А ты не смей! Урка долговязая.
— Ого. И как вас именовать? Товарищем лейтенантом медицинско-фельдшерской службы с венерическим уклоном?
— Военврач Танкова. Матильда Захаровна. Так по документам.
Смеяться у Кати сил уже не было, только с шага сбилась и чуть в воронку не съехала.
— Тьфу, понарыли фрицы.
— А нечего ухмыляться. Неси давай.
— Несу. А ты давно Матильдой заделалась?
— В Ленинграде. Когда училась. Муж дразнил.
— Ничего себе. У нас и муж имеется?
— И двое детей! — с вызовом изрекла медицинская Матильда, поправляя съезжающую на нос каску. — Я от Володечки не скрывала. Что, завидно?
— Да не то чтобы очень. У меня муж погиб.
— Война, — вздохнула Мотя-Матильда. — А мой воюет. На флоте.
Они наконец выбрались на дорогу. Впереди торчала уткнувшаяся колесом в воронку трехтонка. Мотор еще постукивал.
— Это, кажется, пограничников машина. Они к нам частенько заезжали. Шофер такой усатый, — докторша завертела головой. — Куда он делся?
— Слушай, — Катя перевела дух, пытаясь удержать непомерно отяжелевшего Окуня, — ты машину водить умеешь?
— Я?! — изумилась Мотя-Матильда.
— Понятно. Давай-ка попробуем цивилизованную механизацию применить.
С машинами Катя не слишком-то дружила. В Москве водить авто считала чистым безумием. Но были когда-то и иные времена. Домик в лесу, пустынное шоссе до ближайшего городка. Один водитель на десять километров, да и тот безупречно аккуратный. Заграница, одним словом. Владела тогда будущий сержант Мезина подержанным, но тщательно ухоженным джипом-«индейцем». В университет ездила. Недолго, правда.
Сейчас, запрыгивая на продавленное, в каплях крови и осколках разбитого лобового стекла, сиденье, Катя мельком глянула на часы.
5.32. Не выдерживает сейчас 386-я. Слишком много у них парней необстрелянных, без опыта. Маршевое пополнение, недавно перебросили с Кавказа. А здесь, под непрерывным обстрелом и бомбежками, дрогнули. Попятятся на Гору и дальше, к Английскому редуту Виктория. На плечах нашей пехоты немцы взлетят на Гору, развернутся, втащат пушки. Тщетно комдив 386-й будет пытаться ударить во фланг. Последний резерв — химическая и разведрота уцепятся за гребень, но будет поздно.
Трехтонка не подвела. Правда, с коробкой передач разобраться до конца не удалось, но машина выползла из воронки. Катя выпрыгнула из кабины.
— Послушай, Мезина, кузов, кажется, минами гружен, — неуверенно сказала Мотя-Матильда.
— Ничего, поместимся.
— Так рванет же.
— Пусть уж сразу, — брякнула Катя, глядя на мучающегося Окунева.
Боец пришел в себя и даже пытался помочь женщинам поднять его в кузов.
— Ой, вы только осторожнее!
— Мы нежно-нежно, — пообещала Катя.
Нежно не получилось. Снова потерял сознание мальчишка. Его уложили среди ящиков. Груза было немного — шесть ящиков 82-миллиметровых мин, столько же с патронами.
— Я бойца перевяжу, — сказала Мотя, оценивая пропитавшуюся кровью гимнастерку раненого. Бинта среди красных лохмотьев уже не было видно.
— В госпитале. В кабину прыгай! — приказала Катя.
«ЗИС» медленно полз среди воронок. Пытаясь разобраться с проклятой коробкой передач, Катя прорычала:
— Матильда Захаровна, живо говори, куда мой Чоботко делся? Мне он позарез нужен.