Выжить. Терской фронт
Шрифт:
Из-за стены, сложенной из мешков с песком, мне на встречу выходит молодой чеченец в форме Дорожной Стражи с «АКМом» на плече.
— Ас-салам алейкум, наемник.
— Ва-алейкум салам.
— Далеко собрался?
— В Мертвые Земли.
— Позывной у тебя какой?
— Чужой.
Тот кивает, оборачивается к посту и дает отмашку. В воротах открывается довольно большая калитка. Намек понял, вхожу.
Аргун тоже изменился сильно. И если Червленная, Толстой-Юрт или Петропавловская разрослись и окрепли, то он, наоборот, здорово уменьшился в размерах и стал похож, скорее, на большую военную базу: повсюду люди в «горках» и камуфляже, все с автоматами, гражданских не видно совсем. Хотя, ничего удивительного, кто ж добровольно согласится жить на самой границе? Слишком опасно. Вот и превратился довольно большой по чеченским меркам город в небольшую пограничную крепость.
На выходе подошел к бетонному бункеру КПП и попросил казака-часового с вислыми, будто у запорожца, усами позвать старшего. Через пару минут ко мне вышел крепкий чеченец лет сорока с густой сединой в волосах и щетиной, не превратившейся еще в бороду.
— Привет, чего хотел?
— Я из Червленной, мне в Комендатуре
— Чужой?
— Да.
— Аслан, — протягивает он мне руку, — Аслан Умаров.
— Михаил, — отвечаю я на крепкое рукопожатие, пытаясь вспомнить, где я совсем недавно уже слышал или видел эту фамилию.
— Это ведь ты в Алпатове «волчат» положил?
— Было дело, — отвечаю я и вдруг вспоминаю — жетоны!
— Они моего младшего брата убили. Подло убили, в спину. И мы даже не знали, кому мстить. Теперь знаем, ты помог. Старики велели передать — ты теперь нашей семье друг. Помощь нужна будет — приходи. Умаровых в Петропавловской все знают.
— Спасибо, Аслан. И старейшинам вашим спасибо передай. Я запомню.
— А выходить, Михаил, тут просто. Станция у тебя есть, заранее на шестом канале скажешь, что Чужой назад идет. И направление, откуда ждать. Мы стрелять и не будем.
— Действительно, просто, — хмыкнул я. — А что там вообще сейчас творится?
— До границы Шалинского района наши патрули катаются, но не дальше. А что в Шали и за ним — только Аллах знает. В Шали и Сержень-Юрте никто не живет — одни развалины. А вот в Ведено уже точно Непримиримые. Так что осторожнее.
— Да, вот еще что спросить хотел, там из наших никого нет? И если что, каким образом можно друг друга опознать?
— Наших там нету, по крайней мере, я ни о ком не знаю. Опознать можно по отсутствию «волчьей головы» на рукаве, ну, и по рации. На том же шестом канале три длинных тоновых сигнала. Если свой, ответит тремя короткими.
— Понял. Ладно, бывайте, парни. Скоро буду.
— Что, вот прямо днем и пойдешь? — удивленно интересуется «запорожец».
— А чего ждать? — хмыкаю я. — Ночи? Смысла нет. Ночью я тут себе все ноги по развалинам переломаю.
Казалось бы, что такое двадцать пять-тридцать километров пешком для взрослого тренированного мужчины? Ерунда, часов пять-шесть неспешным прогулочным шагом. Даже если по пересеченной местности, в жаркую погоду и с грузом. Одна беда — пеший переход по враждебной территории — далеко не прогулка по парку. Да еще и на местности, которая не очень-то способствует скрытному передвижению. От Аргуна и до Сержень-Юрта тянется предгорье — гладкая, как стол, равнина. Спасают только густые заросли, бывшие некогда искусственными лесополосами вдоль дороги, да руины многочисленных автозаправок, сервисов, складских территорий и небольших промзон, оставшихся со времен, когда Чечня начала отстраиваться после двух войн на щедрые дотации. Вот скрываясь в этих лесополосах да развалинах, я и двигался в сторону нашей базы в Беное. Быстрыми рывками, от одного укрытия к другому. Вот тут-то и начали всплывать все недочеты в подготовке. Ну, что стоило купить в лавке деда Тимохи хоть какой-нибудь бинокль? Пусть даже самый простенький. А теперь приходится наблюдение вести глазками да на палящем солнышке, которое, встав из-за гор, светит прямо в лицо. До окраин Шали я пробирался вдоль шоссе, на некотором отдалении. А вот неподалеку от моста через Джалку [49] понял, что пора от трассы уходить. Что-то не хотелось мне через развалины самого большого села Европы, [50] что называется, «по главной улице с оркестром». Хоть и сказали мне, что в Шали никто не живет, но рисковать не стоит. «Нормальные герои всегда идут в обход», — говорил один кинозлодей и был совершенно прав. Иногда лучше перестраховаться и лишних пять километров протопать, чем, рискуя целостностью организма, напрямик ломиться. В общем, Шали я обошел по хорошей дуге вдоль объездной дороги, идущей по восточной окраине. А вот Сержень-Юрт, прижавшийся к подножию горного хребта, пришлось обходить с запада, сразу поднимаясь в гору. И по развалинам идти не надо, и обзор сверху гораздо лучше, и меня на поросшем густым лиственным лесом склоне увидеть практически невозможно.
49
Джалка — небольшая река, протекающая по северной окраине Шали.
50
До получения статуса города Шали считалось самым большим селом во всей Европе.
Сделать большой привал решаю, когда до базы остается километра три, не больше. К цели поиска нельзя выходить, едва передвигая ноги от усталости. Мало ли, что ждет тебя там, вполне возможно, что из «пункта назначения» придется сваливать на максимальной скорости, сверкая пятками. А на это понадобятся силы. Да и подкрепиться не мешает. «Командирские» показывают уже почти половину пятого, от завтрака в желудке давно и следа не осталось. Решено, полчаса на отдых и обед, а потом — крайний [51] рывок, и я на месте. Осталось-то всего ничего. Обойти развалины на южной окраине Серженя, перебежать на противоположную сторону дороги, там немного по территории разрушенного еще в первую кампанию пионерского лагеря… И все. Стелла с надписью «Веденский район» и «нерушимая твердыня» нашего КПП-122. А метрах в ста от дороги — периметр базы.
51
Военные, наравне с представителями разных опасных профессий и занятий (пожарные, парашютисты и т. д.), из суеверия избегают слова «последний», заменяя его различными синонимами.
Перекусив и повалявшись на травке, закинув уставшие ноги повыше на ствол старого ясеня, чтобы кровь от них хоть немного отлила, встаю, проверяю еще раз оружие и снаряжение: все ли на своих местах, не гремит ли что, не бренчит, и начинаю потихоньку спускаться по склону вниз, к дороге.
От бывшего пионерского лагеря не осталось практически
52
Абрек Зелимхан — Зелимхан Гушмазукаев (Зелимхан Харачоевский), вполне реальный, но ставший уже мифическим, персонаж чеченской истории. От большинства «коллег» отличался только тем, что часть награбленного якобы раздавал бедным. Чеченский Робин Гуд, одним словом. Желающие прочесть красивую кавказскую легенду, ищите в Википедии — трогательно до слез! На деле — обычный бандит.
Я не зря назвал наш КПП «нерушимой твердыней». Да, выглядел он не ахти: обложенный мешками с грунтом, кривовато сложенный из бетонных блоков приземистый сарай с узкими бойницами, с крышей из бетонных же плит. Со стороны глянуть — тьфу и растереть! А ведь только за шесть лет, с 2000-го по 2006-й, его пытались взять штурмом четыре раза. Четыре креста с фамилиями погибших, стоявшие на взгорке перед КПП, были тому напоминанием. А вот пятой атаки наш блокпост не выдержал. Хотя, откуда я знаю, какой она была по счету? От бетонного блокгауза осталось очень немного. Мне такое видеть уже доводилось. В Грозном. Чтобы железобетонные блоки вот так рассыпались в пыль, их надо некоторое время «обрабатывать» как минимум из КПВТ. Или долбать кумулятивными выстрелами из РПГ. Похоже, в этой груде обломков я ничего не отыщу. Все, что здесь было, давно разорвано в клочья, сожжено дотла, размыто дождями и развеяно ветром. А от стоящего неподалеку от КПП двухэтажного милицейского поста даже и следа не осталось, только здоровенная воронка. И Беной, насколько мне отсюда видно, пострадал серьезно. По крайней мере, от тех домов, что мне видны, уцелели разве что фундаменты да подвалы. Да уж, как много всего тут переменилось за эти годы. Вот что осталось неизменным, так это природа вокруг. Все так же гремит камнями в неглубоком широком ущелье холодная, быстрая и удивительно чистая горная речушка со странным названием Хулхулау.
По-прежнему возвышается над округой густо поросший лесом Эртен-Корт. А густые кусты, закрывавшие когда-то территорию базы от дороги, разрослись в немалых размеров рощу. Природе всегда было плевать на человеческие разборки.
Спускаюсь от проезжей части по склону еще ниже, туда, где три десятилетия назад стояли густо заплетенные колючей проволокой столбы ограждения нашей базы. В проеме изогнутых ржавых ворот замер искореженный взрывом до полной неузнаваемости корпус какого-то автомобиля. Точно сказать можно только, что это было что-то вроде «УАЗа» или «Нивы», а может, и иностранный какой-то джип на «брандер» не пожалели. Скорее всего, пытались протаранить ворота и на скорости вылететь на плац, поближе к жилым помещениям. Да не приняли в расчет установленный прямо за воротами «таран»: вставленную под наклоном в бетонную «пломбу» толстую металлическую трубу с острым навершием. Налетели на полной скорости и встали. А тут и гранатометчик не сплоховал. Иду мимо осыпавшегося капонира, в котором застыл еще один ржавый, выгоревший остов. Этот опознать проще, обводы БТРа-«восьмидесятки» ни с чем не спутаешь. Земля перед ним густо засыпана хрупкими, словно трухлявое дерево, ржавыми гильзами калибра четырнадцать с половиной. Выхожу на плац. Раньше это была большая площадка почти правильной прямоугольной формы, засыпанная толстым слоем мелкого белого щебня. Теперь — просто заросшая высокой травой поляна, посреди которой стоит вросший в землю, прогнивший до дыр в бортах, бронированный «Урал». От небольших деревянных сарайчиков, в которых хранились инструменты, запчасти для машин и прочее имущество, давно ничего не осталось, лишь кое-где торчат из травы перекрученные листы ржавой оцинковки, бывшие раньше их крышей. Разрушено почти все: лишь груда гнилых бревен и досок на месте столовой, разметало во все стороны взрывом сруб бани. Там, где раньше были посты охранения, — неровные ямы с осыпавшимися краями. Хотя врытая в землю по самую крышу казарма, похоже, уцелела. По крайней мере, крышу ее мне с плаца видно хорошо, а та выглядит почти нормально, учитывая обстоятельства — проломлена в паре мест, но внутрь не обрушилась. Склада боеприпасов, который у нас вообще был вкопан в землю полностью, только входная дверь под небольшим козырьком оставалась снаружи, совсем не видно. Видимо, вход завалило обломками стоящей рядом бани, а больше у него никаких демаскирующих признаков и не было, даже холмик над крышей отсутствовал, на совесть делали. Вдруг взгляд цепляется за что-то незнакомое, чего раньше тут точно не было. Подхожу ближе. Рядом с плацем торчит из жиденького кустарника завалившаяся плашмя плита из шлифованного гранита. Покрепче упершись ногами в землю, ухватываю плиту и, поднапрягшись, переворачиваю ее. Стряхиваю ладонью в штурмовой перчатке прилипшую землю, какие-то корешки и дождевых червей и вижу, что на плите выгравировано мое лицо. Широкая улыбка, лихо заломленный берет на затылке. Дата рождения и дата смерти, вернее, боя в Алпатове, после которого все решили, что меня убили. А еще надпись: «Погиб, спасая боевых товарищей» и силуэт ордена Мужества чуть правее и ниже фото. На миг становится как-то совсем жутко. Не каждый день удается поглядеть на собственную… ну, не совсем могилу, скорее, памятник. Но, как ни крути, памятник все же могильный. А в голове звучит тихий голос Бати из сна: «Мы ведь тебя похоронили». Обессиленно опускаюсь в траву рядом с памятником, и тут меня накрывает.