Выживает сильнейший
Шрифт:
– Ты продолжишь проверку поездок Санджера? – повернулся Майло к Шарави.
Тот кивнул.
– А что насчет издателя, мадам Крэйнпул?
– Она живет одна в квартире на Восточной семьдесят восьмой улице, работает допоздна в брокерской конторе и по возвращении домой крайне редко выходит на улицу, разве что в ближайшие магазины.
Даниэл достал из кармана три фотоснимка. Первый упал на стол изображением вниз, и Шарави показал нам второй: высокий дородный мужчина около сорока, с плечами, покатость которых не скрадывал даже отлично пошитый костюм. Темные волосы зачесаны назад, лицо
Третий запечатлел встревоженного вида даму с поджатыми губами, лет на десять старше мужчины, в просторном бежевом свитере и темно-зеленых брюках. Стянутые в пучок каштановые волосы, массивные золотые серьги, золотая оправа очков. Широкое, еще более плоское, чем у мужчины, лицо.
Мне пришла в голову мысль: не может ли она быть родственницей Санджера?
– Хороший вопрос, – отозвался Шарави. – Попробую уточнить.
Я всмотрелся в снимок Хеллы Крэйнпул. Камера застала ее в движении, но отличная оптика не позволила контурам расплыться: женщина выходила из магазина с двумя объемистыми белыми пакетами. В витрине за ее спиной виднелись яблоки и апельсины. На одном из пакетов надпись «д'Агостиньо».
– Он торопился на деловой обед, – пояснил Даниэл. – А ее мы отловили в субботу, в походе по овощным лавкам на Лексингтон-авеню.
– Вид у обоих не слишком-то радостный, – отметила Петра Коннор.
– Наверное, бремя высшего разума тоже давит на плечи, – процедил Майло.
Шарави поднял со стола первый снимок: Фэрли Санджер в красной спортивной майке и парусиновой шляпе, симпатичная блондинка и двое светловолосых детишек сидят в притянутой канатом к пирсу моторной лодке на фоне зеленой водной глади.
У Санджера то же уныло-озабоченное лицо, женщина, похоже, чем-то напугана. Дети от фотографа отвернулись, видны лишь их тонкие шеи и пшеничные волосы.
– Рокуэлл не стал бы писать с них семейную идиллию, – заметила Петра.
Майло спросил, нельзя ли ему получить снимки в свое распоряжение, и Даниэл, объяснив, что сделал достаточно копий, тут же протянул их ему.
Про себя я отметил, что до приезда Майло Шарави ни словом не обмолвился о фотографиях – ждал коллегу.
Профессиональная солидарность. На меня она не распространяется.
– Далее. – Майло не хотел терять времени. – Убийство Мелвина Майерса. Я разговаривал с миссис Гросперрин, директором школы, где он учился. Сначала она отозвалась о Майерсе как о безупречном молодом человеке. Настолько безупречном, что мне захотелось чуточку надавить на нее. В результате директриса признала: временами он был хуже зубной боли. Невыдержан, постоянно искал повода к ссоре, любил выставить себя жертвой дискриминации инвалидов, вечные жалобы на опеку со стороны школы вместо действительно равноправного отношения к слушателям. Учебная база не та, предметы не те. Гросперрин считает, в этом виновата мать, которая носилась с ним, как наседка с цыплятами. Говорит, что Майерс воображал себя крестоносцем. Пытался превратить школьный совет
– Неудобный лидер, – вставил я. – Умевший наживать врагов.
– Гросперрин говорит, что до конфликтов у него ни с кем не доходило. Администрация все понимала и восхищалась им, его дерзостью. Хотите верьте, хотите – нет.
– А что говорят соседи Майерса по дому?
– Таких четверо. Я беседовал с тремя и с дамой-управляющим – по телефону. В общем все то же самое. Мелвин был умницей, но своим острым языком мог запросто отшить любого.
– Однако, – вмешалась Коннор, – пока никого из жертв не называли человеком неудобным. Получается, что убивали их из-за того, кем они являлись, а не из-за того, что они делали.
– У миссис Гросперрин не было никаких соображений относительно причины, побудившей Майерса забрести в ту улочку? – задал вопрос Даниэл.
– Нет. Но одно можно сказать с уверенностью: он вовсе не заблудился. Прилегающие районы Майерс знал как свою ладонь, ориентировался в сетке кварталов как по карте. Кто-то убедил его пойти именно тем путем. Вот все, чем мы в данный момент располагаем. Ты уже решил, когда отправишься в книжный, Алекс?
– Даниэл предлагает четверг или пятницу – чтобы борода еще чуть подросла.
– Грамотное соображение, Эндрю.
Глава 40
Обмениваясь профессиональными репликами, гости ушли, и я уже в который раз вернулся мыслями к Нолану Далу.
Параллель с Понсико: еще один одаренный молодой человек решает добровольно уйти из жизни.
Не очень надежная параллель. Интеллект – слишком слабая защита от боли. Отчетливое осознание действительности подчас становится непереносимым.
Не смог я отключиться от этих размышлений и утром.
Смутная ситуация, как сказал доктор Леманн. Будет лучше, если Хелена ничего о ней не узнает.
Получается, Нолана поглотила бездна вины?
Сначала я предположил нечто связанное с сексуальными пристрастиями, но ведь нетрудно и ошибиться. Хелена говорила о его любви бросаться из крайности в крайность.
Как далеко он мог в этом зайти?
Не перевелся ли Нолан из Вест-сайда потому, что совершил там что-либо?
В Вест-сайде была убита Айрит. Уже после смерти Латвинии, на школьном дворе, я подумал о чудовище в униформе.
Полисмен?
Атлетически сложенный, сильный, красивый, улыбающийся молодой полисмен?
Какая мерзость... Но полицейский из Вест-сайда наверняка хорошо знает каждую тропку в парке, ему не составит труда побывать там, оставшись никем не замеченным.
К тому же полисмен всегда найдет причину, объясняющую его присутствие где бы то ни было.
Полиция не патрулирует территорию парка, этим занимаются рейнджеры... Коп, решивший в обеденный перерыв перекусить на природе?
Бессмыслица какая-то. К моменту убийства Латвинии и Мелвина Майерса Нолан был уже несколько недель как мертв. И ни намека на то, чтобы он хоть раз кого-то обидел – кроме себя самого.