Выживает сильнейший
Шрифт:
– Если бы. К такому я давно привыкла. – Она невесело засмеялась. – А читать мысли вы все-таки не можете, доктор... Политика. Хорошо бы так, но нет, я говорила о старом добром распутстве, которым, оказывается, был одержим мой добропорядочный братец-полисмен. – Снова смех в трубке – громче, громче, голос – на грани истерики. – Мне плевать на политические пристрастия Нолана. Он вечно метался от одного полюса к другому, подумаешь! По правде говоря, мне сейчас наплевать вообще на все, что он делал. Доктор, я так зла на
Я услышал в трубке прерывающийся шепот, и все же Хелена удержалась от слез.
– Вы правы, это был фотоальбом. Карточки «поляроидом», маленький личный архив Нолана. Они лежали прямо в середине, вперемешку с фотографиями отца и мамы. Сначала он тайком от меня забирает альбом матери, а потом прячет в нем свою отвратительную коллекцию порно.
– Порно, – повторил я.
– Персональную коллекцию. На снимках запечатлен он сам, И шлюхи. Молоденькие девочки – слава Богу, не дети, до этого он еще не дошел. Но все равно, почти все выглядят как малолетки, это же преступление: пятнадцать-шестнадцать лет, худенькие негритянки и латиноамериканки. Судя по манере одеваться, явные проститутки: высоченные шпильки, яркие подвязки. Выглядят, как отмороженные, у многих на локтях можно различить следы от иголок. На некоторых фотографиях Нолан в форме, значит, сделаны они были во время дежурства – поэтому, видимо, он и перевелся в Голливуд, поближе к своим овечкам. Цеплял их в то самое время, когда все полагали, что он находится на переднем крае борьбы с преступностью, привозил черт знает куда и фотографировал!
– Хелена всхлипнула. – Какая грязь. Я разорвала их в клочья и выбросила, а когда закрыла крышку ведра, подумала: что ты делаешь здесь, в этом городе, где нормальных людей не осталось? На следующую ночь в дом кто-то вломился, и мне уже не оставалось никакого выбора.
– Тяжелое испытание.
– Я никогда в действительности не знала Нолана, доктор, и к подобному оказалась совершенно не готова. Трудно поверить, что человек, с которым вместе росла... Ладно, здесь я начала наконец обретать покой. У Гэри сорок пять акров земли, лошади, а из окна я вижу только небо, зеленую траву и деревья. Не уверена, что смогу остаться в этих местах навсегда, но пока обстановка вдет мне на пользу. Не хочу вас обидеть, однако пейзаж сейчас дает мне куда больше, чем любая терапия. И все же я очень признательна вам за звонок. Я ведь никому об этом не говорила, а не так уж плохо скинуть такую тяжесть с плеч. Тем более когда знаешь, что все только этим и кончится.
– Если у вас есть еще что-нибудь...
– Нет, доктор. Хватит уже сказанного. Братик, братик... Сначала он кончает с собой, а потом присылает мне сувениры.
Код 7 – проститутки.
Похотливое ничтожество, но не убийца.
Достаточно для того, чтобы не выдержать угрызений совести.
Смутная ситуация.
Похоже, Нолана вычислили – сержант Бейкер или кто-то иной. Нолан пошел к Леманну, выговорился, но не обрел у него ни ответов на мучившие вопросы, ни утешения. Леманн дал понять, что лучший выход – написать рапорт и уволиться. Нолан предпочел полный уход.
Теперь становилась понятной нервозность Леманна.
Забота о конфиденциальности, но не только о ней. Леманн зарабатывал на жизнь, обслуживая Управление. Меньше всего на свете ему бы хотелось предать гласности очередной
С грустью, но испытывая изрядное облегчение, я прошел в кабинет и принялся размышлять о жизни Эндрю Десмонда.
Место рождения: Сент-Луис, Креве-Кер.
Отец: консервативный буржуа, без посторонней поддержки выбившийся в люди, свысока смотревший на интеллигентское увлечение сына психологией.
Мать: острая на язык беззаветная радетельница общественного блага, считавшая Эндрю не по годам развитым ребенком, впадала в отчаяние от его неудач в учебе, объясняя их дурной системой школьного образования – учителя не в силах заинтересовать одаренного мальчика.
Никаких других родственников – так будет проще.
Бедный Эндрю...
В шесть утра в кабинет вошла Робин.
– Что случилось, милый?
– Ничего. В чем дело?
– Ты выглядишь... как-то странно.
– Как странно?
– Не знаю. – Робин ласково положила ладонь мне на шею. – Устал?
– Нет, я в полном порядке.
– Алекс, ты слишком напряжен. – Ладонь переместилась на плечо. – Сколько ты уже так сидишь?
– Пару часов.
Тихо подкрался Спайк. Обычно он пытается лизнуть меня.
– Привет, – бросил ему я.
Пес задрал голову, посмотрел мне в глаза и поплелся к двери.
Глава 41
Вечером во вторник, в самом начале двенадцатого, Даниэл сидел в машине на автостоянке у бульвара Венеции, где должен был встретиться с Жене – ушедшим на пенсию бывшим капитаном полиции Юджином Брукером. Стоянку эту он приметил еще днем, возвращаясь из квартиры Уилсона Тенни, расположенной в соседнем унылом, потрескавшемся после землетрясения здании.
Жившей на первом этаже мексиканке-домоправительнице Шарави, одетый в костюм с галстуком, представился инспектором страховой компании. Текст на визитке подтверждал это.
Бывший парковый служащий, объяснил Даниэл, обратился в компанию с требованием возместить ущерб, причиненный землетрясением, поэтому сейчас необходимо убедиться в том, что мистер Тенни действительно проживал здесь во время стихийного бедствия.
– Проживал, – тягуче произнесла мексиканка и смолкла.
– Долго?
– Пару лет. – Женщина пожала плечами.
– Он был спокойным жильцом?
– Вел себя тихо, платил вовремя.
– То есть хлопот не причинял?
– Нет. По правде говоря, я его почти не помню. – Дверь закрылась.
Проверка прошлого Тенни тоже не дала ничего нового. За медицинской помощью не обращался, в клиниках не лежал, записей о нарушениях правил движения нет, как нет и намеков на какую-либо противозаконную деятельность.
Даниэлу пришлось полдня изобретательно лгать в различных учреждениях – с целью убедиться в том, что в радиусе ста миль от города Тенни никуда не обращался с просьбами о социальной помощи, не пытался устроиться на работу ни в одном городке, округе или в разбросанных тут и там зеленых массивах парков и природных заказников.
Значит, он уехал или просто исчез.
И все-таки что-то с парнем было не в порядке, так подсказывала Шарави интуиция. А как еще назвать это чувство? Неясное и смутное, о котором он никогда не говорил с коллегами. Но не принимать его в расчет было бы глупо.
Во-первых, Даниэл знал: Тенни – индивидуалист-одиночка, ему нет деда до инструкций и правил. Читал книжки в рабочее время. Подчеркивал, что он – белый. Сложить все это вместе, и получится определенный тип личности.
Второе: фургон. Перед глазами неотвязно стояла картина того, как Рэймонда Ортиса затаскивают в распахнутую дверцу фургона.