Выживший. Чистилище
Шрифт:
К счастью, в эту ночь урки не стали на меня наезжать, и под утро, когда барак уже дрых в полном составе, за исключением подкидывавшего дрова в печь Митяя, я тоже задремал. Вроде только закрыл глаза - а уже команда дневального: 'Подъем!'. Валет с Копченым, впрочем, продолжали 'давить массу', как говорили у нас в армии. Вот уже вторую неделю они прикидывались больными, и сержант явно на них махнул рукой, предпочитая не связываться с уголовным элементом.
'Что же мне теперь, каждую ночь вот так не спать?
– думал я, в легкой прострации, словно сомнамбула,
– И надолго меня хватит? В сменку подежурить никого не попросишь - ни политических, ни, тем более, уголовников, которые под Валетом и Копченым ходят'.
От отца Иллариона не укрылось мое состояние, когда я заглянул в столярку погреться. На улице сегодня было особенно морозно, градусов 25 ниже нуля, а в столярном цеху бойко горела печка, обложенная на всякий случай кирпичами, которые тоже неплохо нагревались, отдавая тепло окружающему пространству.
– Что стряслось, Клим?
– спросил священник, не отрываясь от работы.
– Да нет, нормально все, отец Илларион...
– А я вижу, что терзает тебя что-то. Скажи - легче станет.
И словно какую-то пробку выдернул старик. Слова из меня полились сами собой. Нет, всю свою историю, конечно, я не рассказал, ни к чему впутывать батюшку в такие дела, если уж я решил до последнего выдавать себя за Клима Кузнецова. А вот о разговоре с Валетом, в котором упоминался отец Илларион, и последующей затем бессонной ночи покаялся.
– Не переживай, - успокоил меня собеседник.
– Да я и не переживаю особо.
– Переживаешь, я же вижу, - скупо улыбнулся священник.
– А если бы перед сном вчера помолился - Господь тебя утешил бы. Молитву знаешь хотя бы одну?
– Отче наш, иже еси на небеси...
– Хорошая молитва. Но для успокоения лучше читать вот это: 'Богородице Дево, радуйcя, Благодатная Мария, Господь с Тобой: благословенна Ты в женах,
и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших. Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, присноблаженную и пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим,
без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем. Аминь'.
– Эдак я с первого раза и не запомню.
– А я на листочке сегодня вечером начеркаю тебе карандашиком, а завтра поутру отдам.
Так и договорились. Перед сном, раз не помнил молитву от батюшки, про себя прочитал знакомую 'Отче наш'. А в сновидениях своих я увидел отца Иллариона. Сидит тот будто бы на пенечке, смотрит на меня и грустно так улыбается. Хочу к нему подойти, а ноги не слушаются. А батюшка, посидев, встает, осеняет меня крестным знамением, поворачивается и медленно уходит. И я не могу сдвинуться с места, ноги будто приросли, и такая печаль меня обуяла - что хоть в петлю лезь. А силуэт священника так и растаял в тумане...
Наутро, проснувшись, решил рассказать батюшке свой сон, может, объяснит, к чему это было. Однако, появившись на ремзаводе, даже еще не дойдя до столярки, я увидел выходящего мне навстречу Олега Волкова. Глаза его были опухшими, словно он недавно плакал, а губы дрожали. И словно ножом по сердцу резануло.
– Что случилось?!
– Отца.... Отца Иллариона ночью убили.
На какой-то миг я оцепенел, оглох и онемел. В глазах потемнел, колени подогнулись, и я оперся рукой о холодный кирпич стены. Глубоко вдохнул в себя морозный воздух, немного прочистивший мозги.
– Кто?
– выдавил я из себя.
– Сам не видел, но говорят, ваши верховодили - Валет и Копченый. А было несколько человек.
– Ясно... Как это было, знаешь?
– Опять же по слухам. Вроде как вывели на мороз раздетого до подштанников и босого, облили из ведра холодной водой. А Валет якобы смеялся, мол, вот тебе наше воровское крещение, батюшка, благословляем. Так и оставили стоять, не давая с места сдвинуться, пока не окоченел. Уркам все можно, это мы, политические, прав не имеем. Их же и не сдаст никто, кому охота проблемы иметь. А я вот увижу Мороза и расскажу, как все было. Может, и не сделает ничего, или даже мне хуже будет, но совесть моя останется чиста.
Я обессиленно сел на пень, не обращая внимания на трещавший мороз, которого даже не чувствовал. Сидел так неизвестно сколько времени, которое спрессовалось для меня в одну тягучую субстанцию, пока Олег не тронул меня осторожно за плечо:
– Клим, зайди в столярку, погрейся. Я там чай заварил, без сахара, правда...
– Извини, сначала нужно одно дело сделать. Где сейчас тело батюшки?
– В 'мертвом бараке'. Это...
– Знаю, спасибо.
– Эй, ты куда?
– окликнул меня Сеня Говорков с моего этапа, тоже припаханный в грузчики.
– Я скоро, - отмахнулся, не оборачиваясь.
'Мертвый барак' представлял собой небольшое деревянное строение на отшибе лагеря, куда складировались трупы умерших. Заведовал им старик лет 70 по фамилии Корешков, из зеков, который уже и забыл, сколько сидит, в Чибью его перевели в начале 1930-х из Красноярского края. Это был однорукий инвалид, непригодный к валке леса и других работ, связанных с физической нагрузкой, вот и определили его в морг, приглядывать за трупами.
– Отец Илларион? А как же, привезли его с утра, скоро должен врач прийти, составить заключение, - прошамкал Корешков, сидевший за столом в предбаннике морга возле весело горевшей 'буржуйки'.
– Жалко батюшку, хороший был человек, говорят, воры его замучали. Привезли в одних подштанниках, а они в ледяной корке. И за что, спрашивается?! Спасу от них нет, от воров-то...
– Могу я посмотреть на тело?
– На кой тебе?
– Мне нужно.
– Да смотри, жалко, что ли... Только какой интерес на мертвых смотреть? Они от того живее не станут. Ладно бы родней ты ему приходился, а так что ж...
Под бормотания Корешкова, вооруженного керосиновой лампой, мы зашли в мертвецкую, где на полках лежало несколько трупов в исподнем. Не иначе, из тайги привезли работяг, не выдержавших работы на износ, а захоронить еще не успели.
– Вот он, - подсветил сторож.