Вызов
Шрифт:
Лишь один раз прошлое напомнило о себе. В январе, когда город был бел от первых метелей, Келюса пригласили в Белый Дом и вручили орден. Получить орден было приятно, но Лунина удивило то, что орден ему вручили в канцелярии под расписку и, естественно, без всякой торжественности. Торжественное вручение состоялось через неделю, но на этой церемонии, которую возглавил сам Президент и освещал целый табун журналистов, Келюса, естественно, не пригласили. Зато туда попал Фрол. Он был вызван в Столицу, получил из рук Президента награду и заодно попал на первые страницы центральных газет: из всех награждаемых фоторепортер выбрал для снимка отчего-то именно его.
Фрол находился в Столице всего два дня. Он был весел, казалось выкинув из головы все, что случилось с ним и с Келюсом. Все это время он работал в строительном кооперативе, обзавелся курткой «Аляска» и смотрел на жизнь достаточно оптимистично. Дхар сразу же поинтересовался вестями от Мика, но Келюс мог сообщить лишь то, что сам узнал у его родителей: Мик жив, здоров и преуспевает, однако в Столице появится не скоро. Фрол уехал, и жизнь Лунина потянулась так же спокойно и монотонно до самой весны.
Все эти месяцы Келюс виделся только с Лидой. Девушка жила дома, но двигаться могла лишь в немецкой инвалидной коляске. Иногда Николай возил ее в соседний парк, и Лида пыталась рисовать, хотя руки слушались ее плохо. О прошлом почти не говорили: Лида старалась не вспоминать случившееся, а Келюс не хотел лишний раз напоминать об этом девушке. Спасала интеллигентская привычка часами беседовать об искусстве, что позволяло прекрасно убивать время. Лунин знал, что Лида и Фрол переписываются, но об этом они с девушкой тоже не разговаривали.
Все эти месяцы Келюс заставлял себя не думать о том, что лежало в старом чемодане на антресолях. Иногда, правда, он убеждал себя, что должен отдать эти бумаги или хотя бы как следует изучить их, но каждый раз что-то останавливало. На этих бумагах была кровь, из-за них погиб дед, они были в руках у Волкова, и Келюс каждый раз откладывал решение на потом.
Как-то в середине мая Николай затеял уборку. Делал он это редко, однако основательно. Огромная квартира требовала не одного часа напряженных усилий, и Лунин иногда специально затевал что-либо грандиозное, чтобы отвлечься от невеселых мыслей. На этот раз уборка не затянулась. Наведя порядок в комнатах, Келюс задержался лишь в кабинете. Тщательно протерев пыль на книжном шкафу, он уложил ровными стопками бумаги деда, все еще лежавшие в углу, и занялся ящиками стола. Среди всякого ненужного хлама он вынул небольшую черную коробочку из-под китайского чая, чудом сохранившуюся еще с пятидесятых годов. Николай подумал было, зачем этой коробке лежать в письменном столе, и вдруг вспомнил, что сам укладывал ее сюда. Еще через секунду Келюс знал и то, что там лежит. Эту вещь он не доставал уже полгода, почти забыв о ней. И теперь Лунин, словно наверстывая упущенное, чуть не сломав ноготь, рванул тугую крышечку и извлек завернутый в кусок плотной ткани тяжелый предмет. Позолоченный усатый профиль презрительно и равнодушно смотрел куда-то вдаль…
Странный значок, давний подарок, был по-прежнему тяжел и, казалось, чуть заметно вибрировал. Келюс аккуратно положил его на стол и сел рядом. Да, сомнений не было: значок по-прежнему работал; вскоре волна непонятной энергии охватила Лунина, придав силы, но одновременно породив какую-то тревогу.
«Лунин, – вдруг услыхал он чей-то тихий голос, – Коля… Коля Лунин…» Он так и не понял, мужской или женский голос пытался с ним заговорить. Голос шел не из значка и даже не со стороны. Казалось, он возникал прямо в мозгу, и это его собственный голос.
Келюс помотал головой, отгоняя странное наваждение, аккуратно упаковал и спрятал значок, затем закончил уборку кабинета и вдруг понял: что-то произошло. Его не очень удивил странный значок: он знал, что этот микроскантр способен еще и не на такое. Дело было не в нем. Просто Келюс почувствовал, что невидимые тиски, сжимавшие его все эти месяцы, разжались. Он стал свободен. Николай понял, что должен что-то делать. И через минуту уже знал, что именно…
За эти месяцы старый чемодан покрылся пылью, а пропитавшиеся сыростью подземелья бумаги стали сухими и ломкими. Келюс аккуратно рассортировал папки по номерам, достал несколько листов чистой бумаги и тщательно, словно в незабвенные студенческие годы, расчертил их. Теперь можно было начинать…
Внешне в следующие несколько дней ничего не изменилось. Келюс аккуратно ходил на работу, совершал круги по магазинам и смотрел вечернюю программу новостей. Разве что теперь он стал еще более молчалив, сторонился коллег, а под глазами легли еле заметные тени. Каждый вечер Лунин садился за стол, и аккуратно расчерченные листы покрывались все новыми записями…
Да, внешне ничего не изменилось, но Келюс вдруг ощутил, что исчезло привычное уже чувство одиночества. Вначале он приписал это нервам, но затем заинтересовался всерьез. На улице за Николаем никто подозрительный не шел, тайные пометки, оставлявшиеся им на двери, оставались по возвращении нетронутыми, но что-то говорило Лунину о верности его догадок. И в один из вечеров он понял, что не ошибся.
Сначала внимание привлекли шаги на лестнице. Было не поздно, и далеко не все еще соседи вернулись с прогулки или с поздней работы, но шаги на этот раз принадлежали тому, кто не поднимался по лестнице, а спускался откуда-то сверху. В этом также не было ничего необычного, хотя вниз соседи ездили, как правило, на лифте, однако Келюс почему-то встревожился. Он сгреб со стола папку, над которой работал, и свои записи, сунул все это в ящик и прислушался. Шаги приблизились и замерли перед дверью. Неизвестный стоял несколько секунд, а затем нажал кнопку звонка.
Первым делом Келюс подумал о браунинге. Оружие лежало наготове в нижнем ящике стола, но на этот раз странный визит не внушал почему-то тревоги. Вернее, опасность чувствовалась, но Лунин был отчего-то уверен, что его жизни это не грозит.
– Мне Лунина, – сказали за дверью. ~ Коля, это ты?
Келюс удивился, и не зря. Колей его давно уже никто не называл, однако странный голос показался знакомым.
– Кто вы?
За дверью воцарилось молчание, а затем голос нерешительно произнес: ~ Я Лунин. Петр Андреевич Лунин. Коля, открой!
На секунду Келюсу стало жарко. Среди здравствующих родственников он не знал никакого Петра Андреевича. Единственный человек, которого так звали, был исчезнувший в конце тридцатых родной брат деда – молодой, улыбчивый, с небольшой острой бородкой. Келюс ясно представил себе лицо, запомнившееся ему на старых фотографиях, подумал о невероятности происходящего и открыл дверь. Человек шагнул через порог, свет лампы упал на лицо, и Николая из жара бросило в холод. Ошибиться невозможно: брат деда, пропавший и давно оплаканный, от которого уцелело только полдюжины фотографий, стоял перед ним. Только вместо кожанки, которую он носил когда-то, на Петре Андреевиче был модный серый костюм.