Взаперти
Шрифт:
Этот доктор прекрасно разбирался в людях, он будто читал по глазам. Хотя чего это я, трудно было не счесть этот животный страх во взгляде несчастной.
Где же я её видел… Её лицо так и стояло у меня перед глазами, вот только не такое измученное. Мне кажется, я слышал её голос, и в нём было столько же страха.
Доктор рылся в вещах Хосефы.
– Не поможете? – шепнул он мне.
Вообще, шептать было совсем необязательно. Эта несчастная испанка и так была не в себе, или, наоборот – глубоко
– А что мы ищем? – вдруг опомнился я.
– Нож, – сказал спокойно Полянский и продолжил рыться в её спортивной сумке.
И, надо сказать, она ничуть тому не сопротивлялась. Человек, которому есть что скрывать, не позволит и притронуться к своим вещам, да, собственно, в этих вещах, кроме нижнего белья и некоторой верхней одежды, ничего и не было больше.
– Встаньте, – обратился он к ней.
Она покорно подчинилась.
Доктор оставил её сумку в покое и принялся поднимать матрас.
– Помогите мне, я подниму, а вы там проверьте.
Я наклонился и провёл рукой под койкой – ничего. Глянул под стол – тоже пусто.
– Вы же сказали, здесь кто-то был, – шепнул я ему.
Доктор молчал.
– Значит, сама? – смотрел я на него, ожидая ответа.
– Я не знаю, – сказал, наконец, Полянский, и это было нехорошо. Когда такие люди, как он, поддаются смятенью, это пугает побольше, чем впавший в психоз неврастеник.
Да и я немного сдавал, точнее, это нервы сдавали, а я не показывал виду – практика, многолетняя, профессиональная, не нервничать при всех. Если поначалу мне было глубоко всё равно, убьёт она себя или нет, то сейчас мы оба понимали, что нож у помешанной особы лучше забрать. Кто его знает, может, она решит покалечить кого-то из нас.
Да и связываться с полицией никак не хотелось.
– Это не я, – вдруг сказала Хосефа, – не я.
– Ничего нет, – сказал Полянский, ещё раз осмотрев всё вокруг.
– У меня нет ножей, – повторила она.
– Послушайте, мисс, – наклонился к ней доктор, – мы обязаны сообщить об этом начальнику поезда. На следующей станции сюда придут полицейские, возможно, и медики, и тогда…
Он знал, на что давить. Не хотел он никакой полиции, и это было ясно.
– …и тогда вас заберут в отделение, – продолжал он, – и будут допрашивать несколько часов.
Я посмотрел на Хосефу – губы её, и без того бледные, отдавали теперь синевой, руки дрожали, казалось, она еле дышала, если вообще могла дышать.
– Может, притормозить? – наклонился я к нему. – Вы как-то перегибаете.
– Хотите в следующий раз найти её труп? – сказал он сквозь зубы. – Или труп кого-то ещё?
Он был прав. Надо было её дожимать.
– Вам нужны неприятности с законом, мисс? Вы слышите меня, Хосефа? Вас снимут с поезда, если вы не отдадите нам нож.
– Это был кто-то другой! – вдруг закричала она и рухнула на подушку.
Этот крик был последним, на что у несчастной хватило сил. Она уткнулась в подушку и задрожала всем телом в нарастающем тихом плаче. Полянский тем временем по второму разу осматривал её купе.
– Кто-то ранил меня, – бормотала Хосефа, – кто-то порезал мне руку, это не я, не я…
– На вас напали? – переспросил доктор.
Хосефа подняла заплаканное лицо и еле заметно кивнула.
– И как он выглядел?
Хосефа пожала плечами.
– Какой рост, возраст, какие-то приметы?
– Я его не видела, – сказала она, – я решила прилечь, а проснулась от резкой боли. Я чувствовала нож, как он впился мне в руку…
– Куда он ушёл? – спросил я.
– Не знаю, – мотала она головой.
– Вы и не взглянули на него?
– Мне было больно и страшно, – истерично шептала она. – Я зажмурилась, а когда открыла глаза, никого уже не было рядом. И моя рука, – она дотронулась до пластыря, – рука сильно болела.
– Неудивительно, – сказал доктор, – дайте посмотреть вашу руку.
Он отклеил один пластырь, потом второй, ещё раз посмотрел на порезы, потом заклеил и вышел за дверь.
А я всё сидел возле Хосефы и всматривался в её лицо. По нему пробежала нервная дрожь. Где же я тебя видел? Может, в городе? Среди прохожих или зрителей в зале? Кто же ты…
Полянский стоял в коридоре, напротив открытой двери, и смотрел в мчащийся горизонт.
Я дождался, пока девушка закроет глаза, и накрыл её одеялом.
– Вы же понимаете, что это бред? – шепнул я Полянскому, прикрыв за собой дверь.
– Не уверен, – сказал он.
– Мы же не собираемся постоянно её караулить?
– Я – точно нет, – сказал он, а сам прислушивался к тому, что было за дверью.
Я тоже слушал и не понимал, когда равнодушие к человеку сменяется треклятой заботой. На какое-то время я даже забыл, куда ехал сам.
Поезд мчался сквозь ветер и редкие хлопья снега, они оседали на окнах и таяли в тот же миг. В вагоне как-то резко похолодало.
– Откуда здесь столько снега? Так всегда на пути в Нью-Дем? Я никогда там не был.
– Горы недалеко, – указал на хребты Полянский. Они уже почти утопали в подступающей темноте.
Как сказал нам проводник, которого мы встретили, только выйдя в тамбур, тело Генриха Салливана (так звали несчастного с отёком Квинке) довезут до следующей станции, что будет через два часа, а там отдадут полицейским.
Из-за темени и поднимавшейся бури ничего не было видно. Я понятия не имел, где мы сейчас.
– Итак, – посмотрел я на задумчивую физиономию доктора, – кто-то из пассажиров убийца?