Взгляд Медузы
Шрифт:
— Ты танцевала?
— Ну естественно.
— Со многими?
— Больше с одним. Он полицейский.
Он вышел из нее и сразу же снова вошел, быстрее и жестче.
— Он все никак не отставал. Лет на десять моложе меня, точно. Ну еще, еще сильнее, блин!
Обычно она не употребляла ругательств, и это возбудило его еще сильнее, он больше был не в силах расспрашивать ее об этом полицейском, не пошли ли они еще куда-нибудь потом, он представлял их себе, как она обвивала рукой его шею и прижималась к нему. Он не мог больше сдерживаться, вдавил ее изо всех сил в углубление на матрасе, притиснулся к ее ягодицам. Когда он кончал, в темноте вдруг явилось какое-то лицо за зеленоватой пеленой. Оно близилось, заглядывало к нему через открытую дверцу автомобиля.
11
Суббота, 29
Аксель проснулся в шесть часов. Он не должен был дежурить в эти выходные и мог бы спать сколько угодно. Но он чувствовал себя отдохнувшим и спустил ноги на пол. Через несколько минут он уже бежал по лесной рощице, прочь от проселочной дороги. Едва светало, смутные силуэты деревьев сливались в нечеткий абрис. Но уже было понятно, что этот осенний денек выдастся погожим.
В половине восьмого он накрыл стол для завтрака. Сидел на кухне, свежий после душа, в трусах и футболке, с кофе, апельсиновым соком, и листал газету «Афтенпостен» с конца к началу, быстро проскочил спортивные страницы, помедленнее — экономический раздел. Цены на нефть упали, и для тех, чьи деньги были вложены в нефтяные акции, новости в основном были неблагоприятными. Однако, пока на Ближнем Востоке идут войны и свирепствует террор, уровень цен не сможет упасть слишком значительно. Они вложили в нефтяной фонд кое-какие средства, но не так много, чтобы эта проблема сильно занимала Акселя. Он начал просматривать новости. На улице Русенкрантс-гате мужчине угрожали ножом; в лесопарке Нурмарка пропала женщина; цены на электричество постепенно снижаются благодаря тому количеству осадков, что обрушились на страну в начале осени.
Он услышал, как кто-то прошмыгнул в туалет, потом по коридору прошлепали босые ноги. На кухню всунулась голова Марлен.
— Ну и соня, — пожурил он ее, откладывая газету в сторону, — день-то давно начался.
Она стояла в дверях, щуря глазки, в розовенькой ночнушке с крокодилом на груди.
— Вечно ты хвастаешься тем, что так рано встаешь.
Он засмеялся:
— Будешь яйцо с булочкой или мюсли?
Марлен выпятила губку, села за стол и задумалась.
— Яйцо, — решила она.
Он намазал кусок булки тресковой икрой из тюбика, повернулся к ней и жестом фокусника извлек у нее из уха яйцо.
Дочь отпрянула, хмуро уставясь в окно; деревья за стеклом все еще окутывала серая дымка.
— Не с той ноги встала? — выдвинул он версию.
Она обернулась к нему, снисходительно вздохнула:
— Папа, у каждого есть право быть не в настроении по утрам. Полчаса, по крайней мере.
— Несомненно, — согласился он. — Это, пожалуй, относится к правам человека.
— А что было раньше — курица или яйцо? — спросила она.
— Яйцо?
— Неправильно. Бог ведь не откладывает яйца.
Аксель приоткрыл дверь в спальню Тома, удивился: сын все-таки ночевал дома. Его было едва видно в темноте; он тяжело дышал, закутавшись в одеяло и отвернувшись лицом к стене Воздух в комнате был спертый и отдавал дымом. Аксель взял со спинки стула небрежно брошенную рубашку, принюхался. Он не раз видел, как некоторые из ребят, с которыми обычно тусовался сын, сидели на полянке позади торгового центра с сигаретой, но Том утверждал, что не занимается «ничем таким». Аксель открыл окно, постоял возле постели сына, решил дать парнишке поспать еще.
А сам пока поднялся на чердак. Он и так уж слишком долго оттягивал разборку сваленных там вещей. Он разложил по кучкам спортивное снаряжение, из которого выросли дети, и одежду, которую он больше не носит. Эти костюмы и рубашки самому ему казались вполне еще приличными, но Бия забраковала как старомодныеи запрещала ему надевать. За долгие годы Армия спасения неплохо заработала на ее эстетической привередливости.
В самом дальнем углу чердака, за пустыми чемоданами и тюками с зимней одеждой, стоял старый шкафчик красного дерева. Ключ от него висел на крючке под потолком. Впервые за несколько лет он воспользовался этим ключом. На двух верхних полках были сложены те немногие вещи, которые остались у него от отца. Форменная фуражка. Воинские регалии. Два пистолета — испанский, бывший в ходу во время гражданской
Была еще коробка с кипой писем — Торстейн Гленне получил их от друзей, вместе с которыми он сидел в концлагере Грини. Он читал их все Акселю. Несколько раз и Бреде тоже, но главным образом Акселю, чтобы тот знал, что «свобода дается не даром». Вместе с письмами в коробке хранились и карты.
Летними вечерами, после того как полковник Гленне вдоволь насидится перед печкой на террасе со своим виски и своими солеными палочками, удавалось, бывало, уговорить его подняться сюда и достать из коробки эти карты, на которых были обозначены тайные маршруты и укрытия. «Этого я вам, ребята, не должен был бы показывать», — ворчал он, хотя с тех пор, как немцы капитулировали, прошло уже двадцать пять лет. — «Я могу случайно выболтать вещи, которые я жизнью поклялся никогда не выдавать». Но все же он без лишних экивоков описывал домики в приграничных краях, где они прятались после диверсий. После того как они взрывали фабрики, перерезали телефонные провода, помогали перебираться в Швецию беженцам. Это могли быть еврейские дети, раскрытые участники Сопротивления, да и просто чудаки, которые вдруг впадали в панику и спешили убраться, хотя немцы вовсе и не охотились за ними. Отец обозначал крестиками места сбора, пунктирными линиями рисовал на картах маршруты перехода границы, обводил в кружок потайные укрытия и явки. А потом Аксель и Бреде играли, будто они беженцы и проводники через границу или что они борцы Сопротивления, устраивающие смертельно опасные акции саботажа. Они останавливали «Блюхера» в Дрёбакском проливе и охотились за «Бисмарком» и «Тирпицем» в узких фьордах. Но больше всего им нравилось взрывать завод по производству тяжелой воды в Веморке. Им удавалось поджечь фитиль в самый последний момент, как раз перед тем, как Гитлеру оставалось совсем немного для создания атомной бомбы: ему не хватало только нескольких литров этой воды. Братья Гленне все ему испортили. Гитлер бушевал, он ненавидел их больше всех на свете и отправил в Норвегию самых страшных эсэсовцев, чтобы их схватить. Тогда близнецы бежали в лес и прятались в тех укрытиях, о которых рассказал им отец. Они перебегали из одного в другое, а за ними по пятам гнались патрули с собаками, так близко, что им слышны были собачий лай и отдаваемые на немецком, самом ужасном из всех языков, команды. Но если одного из них и удавалось схватить, то второй всегда ускользал, потому что оба они поклялись скорее погибнуть, чем выдать брата.
Бреде так возбуждался от этих игр, что не мог потом заснуть всю ночь. Иногда ему приходило в голову разбудить Акселя, чтобы подтвердить верность этому договору: «Ты никогда меня не выдашь. Я никогда не выдам тебя».
Даже когда они не играли, Аксель чувствовал, что он в ответе за брата, что никто другой не сможет справиться с ним. Всякий раз, как Бреде устраивал какую-нибудь каверзу, родители заводили разговор о том, что оставлять его дальше дома просто невозможно. Аксель понимал, что это пустые угрозы, просто чтобы заставить Бреде образумиться; он и помыслить не мог, что они действительно могут так поступить… Но Бреде был не в состоянии образумиться. Через неделю после того, как был застрелен Балдер, Бреде отослали прочь.
Они сидели с Марлен на диване и играли в компьютерную игру «Праздник в джунглях», когда около половины двенадцатого появилась Бия. Она остановилась в дверях гостиной, разглядывая их. Аксель все еще был в трусах и футболке, Марлен — в ночной рубашке.
— Так вот вы где!
— Не мешай, мама, не видишь разве, мы работаем?
— Ах вот оно что, теперь это так называется!
— А ты не знаешь разве, что игра для детей — это то же самое, что для взрослых работа?
— Ну да, ты права, наверное. А как же с папой, он-то не ребенок — во всяком случае, не совсем?
— Папа отдыхает, это только я работаю.
Бия встала позади них и некоторое время следила за тем, что происходит на экране. Потом она наклонилась и обняла их, обоих сразу, прижалась к каждому щекой — к одному левой, к другой правой. Аксель закинул руку назад и забрался Бии под халат, под которым у нее все еще ничего не было.
— Ну ты хорош! — прошептала она ему на ухо.