Взгляд василиска
Шрифт:
– А что, – с оттенком мечтательности в голосе, сказал Давид, поводя лучом фонарика по очень характерной пристройке к дому, обнаружившейся с тыльной его стороны. – Как думаешь, Вадик, это не баня случайно?
– Давай посмотрим, – Вадим подошел к маленькой дверце в пристройке и потянул ее на себя. – Посвети!
Давид посветил и даже присвистнул от восхищения, по-видимому. Разумеется, это была баня, и не просто так какая-нибудь баня, а настоящая финская сауна, оборудованная, как полагается, и даже с проходом внутрь дома. Но эта дверь, разумеется, оказалась закрыта изнутри. Так что, в любом случае, дрова нести пришлось в руках вокруг всего дома.
Карельский перешеек,Русский каганат,21сентября 1991года.
Странное дело, но никаких разговоров по существу в эту ночь так и не состоялось. Сначала, не до того было, потом, уже в машине, едва согревшись, Вадим с Давидом просто отрубились, что, на самом деле, как понимал сейчас Реутов, объяснялось не столько заплывом через Неву, сколько последействием тех препаратов, которые им обоим кололи на барже. А еще потом, когда добрались, наконец, до "дачи" Алены Викторовны, все вроде было не досуг. То хозяйственные заботы одолевали, то "банная эйфория" – "сначала девочки, потом мальчики". А когда, помывшись и согревшись по-настоящему, сели, наконец, за стол, сразу же выяснилось, что все, во-первых, ужасно проголодались, а во-вторых, то ли стесняются, то ли вообще боятся коснуться этой взрывоопасной темы. А то, что она именно такова, Вадим, который нет-нет, да касался ее мыслью, понимал вполне отчетливо. И дело тут было не только в том, что и само по себе их с Давидом "пленение", оставалось для него – и, видимо, не только для него одного – какой-то ужасной фантасмагорией, наподобие тех, что, по мнению большинства людей, возможны только в готических романах да новомодных фильмах ужасов, но в том, прежде всего, что, начав об этом говорить, им неминуемо предстояло задуматься о будущем, которое лично ему, представлялось настолько неопределенным и опасным, что даже в дрожь бросало. И, кроме того, заговори они сейчас об этом, пришлось бы коснуться и некоторых других, весьма деликатного свойства, вопросов. Кем, например, являлись, на самом деле, Давид и Лилиан? Или того, каким образом Полина и Лилиан оказались этой ночью в холодных и грязных водах Невы? И, если по поводу Лилиан Казареевой, Вадим еще мог выдвинуть какую-то жизнеспособную гипотезу, то Полина, начав удивлять его еще позавчера, на этот раз раскрылась перед ним с такой неожиданной стороны, что только руками оставалось развести. Вопросы эти до времени оставались как бы за кадром. Они подразумевались, разумеется, но не озвучивались, потому, вероятно, что вести серьезные разговоры никому пока, очевидным образом, не хотелось. Поэтому за столом, если и касались темы ночных приключений, то только вскользь и как бы мимоходом, сосредотачиваясь в основном на совершенно второстепенных "бытовых" деталях, типа того, не стоило ли Давиду бросить к чертовой матери все это железо, а не тащить его через реку на себе, когда сам едва не утоп ("Consuetude est altera natura" [34] – поморщившись, как от зубной боли, туманно объяснил Давид), или того, как выбирался на карачках из воды Вадим. Смеялись, как ни странно – теперь над этим можно было и посмеяться – шутили, но главное, тем не менее, все время оставляли на потом. А потом, как и следовало ожидать, начался "откат". Вадим случайно взглянул в глаза Полины и разом забыл обо всех своих тревогах. Его обдало такой жаркой, цвета вина и меда, волной, что он вообще о чем-нибудь кроме Полины думать перестал. И когда она – а дело происходило, как Реутов позже припомнил, уже после второй бутылки двенадцатилетней выдержки "Апшерона" – в очередной раз, со странным выражением посмотрев ему в глаза, сказала, что устала и хочет спать, он, еще толком не понимая, что эти слова должны означать, с готовностью ее поддержал. А дальше, то ли хмель в голову ударил, сметя к чертовой матери обычные его интеллигентские сомнения, то ли действительно любовь и страсть пьянят лучше всякого вина, но только Вадим совершенно не запомнил, как они оказались вдвоем с Полиной в одной из спален второго этажа. Вот вроде бы только что сидели за столом, а вот они уже целуются в холодной темной комнате, все время, натыкаясь на какие-то не видимые во тьме предметы. Потом Полина зажгла свет – значит, они прекратили целоваться? – и начала застилать постель, вынутым из стенного шкафа бельем. Еще смутно вспоминалось, как он растапливал печь – а дрова, спрашивается, откуда взялись? – поминутно отрываясь от этого занятия, чтобы снова обнять Полину, соответственно, мешая ей стелить постель, прижать ее к себе, чувствуя даже сквозь одежду горячее, податливое и полное нетерпения тело, и вдохнуть ее выдох, и коснуться губами губ… А потом… Потом было на удивление яркое солнечное утро, и проснувшийся от ударивших прямо в глаза лучей он, лежал под тяжелым ватным одеялом, боясь шелохнуться, чтобы не потревожить сна прижавшейся к нему всем телом Полины, еще и обхватившей его за шею – вероятно, для верности – руками, и переживал растянувшуюся в вечность минуту счастья, такого сильного, какого он еще в жизни не знал.
34
Consuetude est altera natura– привычка вторая натура ( лат.).
Трудно сказать, как бы у них все сложилось в тот вечер, когда после ресторана, он повез ее переодеваться в Шпалерный переулок. Как-нибудь, вероятно, да сложилось бы. Но то, что ничего подобного сегодняшней ночи, тогда между ними произойти не могло, в этом Реутов был абсолютно уверен. Наверное, чтобы такое состоялось между мужчиной и женщиной, каждый из них должен был достигнуть предела желания, пережив какое-то совершенно невероятное потрясение, ставящее возможность их любви на самый край, за которым открывается пропасть отчаяния и смерти. Впрочем, ни о чем подобном склонный обычно к рефлексии и самоанализу Реутов, тем утром даже не подумал. Он просто был счастлив, и был влюблен, и не желал впускать в свое сердце или мозги ничего, что могло бы разрушить это невероятное чудо.
О делах заговорили за завтраком. И сигналом к этому послужил дневной – дело было уже в полдень – выпуск новостей. Они только-только расселись вокруг стола, и принялись за яичницу с ветчиной и сыром – Вадим еще подумал, глядя на Давида и Лилиан, что у этих двоих, кажется, тоже этой ночью что-то такоепроизошло – когда включенный, но всеми до этого момента дружно игнорируемый телевизор обратил-таки на себя их внимание, выкинув на экран большую фотографию Реутова. Увидев свое лицо, Вадим чуть куском ветчины не подавился. Но в следующее мгновение фотографию сменил видеоряд – теперь уже на экран смотрели все – который напрочь отбил у него всякий аппетит. Показывали, как автокран достает из реки разбитый в дребезги Нево Реутова, а дикторский голос за кадром между тем рассказывал, что выдающийся российский ученый физиолог Вадим Борисович Реутов пропал еще два дня назад. Машина его обнаружена только сегодня утром. Но тела профессора Реутова в ней не оказалось, в связи с чем анонимный источник в управе градоначальника высказал предположение, что, поскольку водительская дверь сорвана, тело, вероятно, найдется, если найдется вообще, несколько позже и значительно ниже по течению, а, скорее всего, и вовсе в Финском заливе.
Новости досматривали молча и, как оказалось, не зря. В самом конце ведущая скороговоркой сообщила об исчезновении двух аргентинских граждан – супругов Казареевых – которых вот уже более двух дней разыскивают аргентинское консульство в Петрове и органы внутренних дел. Показали и фотографии Казареевых, но они были настолько некачественные, что Вадим затруднился бы, пожалуй, опознать по ним и Давида, и Лилиан.
– А что, – нарушил воцарившуюся за столом тишину Давид. – Ни у кого не нашлось более качественной фотографии Вадима?
И тут Реутов сообразил, что и его изображение грешило тем же недостатком, что и фотографии четы Казареевых, взятые, по-видимому, с их виз. Ну, с ними оно как бы и понятно было. Иностранцы все-таки, чужие в Петрове люди. Разыскали в визовом отделе фотографии, пересняли, как бог на душу положил, и все. Однако Вадим-то, в отличие от них, был, так сказать, местным, и найти его фото большого труда не составляло. Во всяком случае, и в университете, и в Бехтеревском институте их должно было быть сколько угодно.
– Скажите, Давид Иосифович, вы шпион?– Подозрительно сладким голосом спросила между тем Полина, и все разом посмотрели на Давида.
– Нет, – ответил Давид. – Да… То есть, не в том смысле… – Он оглянулся на Лилиан, как будто прося у нее помощи или, возможно, разрешения?
– Видишь ли, Полина, – сказала Лилиан совершенно спокойным голосом. – Мы работаем на одну транснациональную корпорацию, которая имеет интересы и в Русском каганате. Ничего противозаконного, разумеется, – успокаивающе улыбнулась она. – Но иногда – бизнес, знаешь ли – приходится соблюдать инкогнито. А так, я действительно Лилиан, только не Казареева, а Бург. Я старший аналитик в офисе вице-президента. А Давид Иосифович, – усмехнулась она. – Советник вице-президента по безопасности.
– То есть все-таки шпионы. – В свою очередь, усмехнулся Вадим, который, не смотря на род своих занятий, а может быть, как раз благодаря этому, кое-что в эвфемизмах подобного рода понимал.
– Ну, разве что промышленные, – совершенно спокойно пожал плечами Давид. – Серьезно!
– А я тут при чем? – сразу же спросил Реутов.
– А ты тут совершенно ни при чем, – Давид отложил вилку, которую все еще держал в руке. – Я потому и удивился, когда тебя тамобнаружил.
– То есть, ты к Василию…
– Ну, да! – Давид покрутил головой и, крякнув, от раздражения, по-видимому, потянулся за сигаретами. – Ну, посудите сами! Будь мы шпионы, стали бы моих школьных друзей разыскивать?
В словах Давида имелась определенная логика, тем более что ни Василий, ни Вадим не являлись хранителями гостайны, и, если Василий еще мог иметь доступ хотя бы к коммерческим секретам Ганзы, то уж Реутов-то был далек даже от подобного рода информации.
– Хорошо, – сказал он, тоже беря сигарету. – Допустим. Допустим, что так, но почему нас захватили в одно и то же время и одни и те же люди?
– Не знаю, – покачал головой Давид и, закурив, протянул зажигалку Вадиму.
– Тогда, давайте думать, – предложила Лилиан. – Что-то же должно вас объединять, кроме детской дружбы.
– Думать никогда не вредно, – согласился Реутов. – И начать, я предлагаю, с выяснения фактов и обстоятельств. Я готов первым рассказать, что было со мной, но перед этим я хотел бы все же узнать, за чем, конкретно, вы прибыли в Петров. Откровенность за откровенность, так сказать.
Минуту за столом царило молчание, и пока Давид с Лилиан играли друг с другом в игру "кто кого переглядит", Вадим начал разливать кофе. Есть он уже расхотел, остальные, судя по всему, тоже, но кофе, в любом случае, никому не помешает. Был соблазн и коньячку немного плеснуть, но, по здравом размышлении, от этой идеи Реутов отказался.