Взорванный океан
Шрифт:
Коридоры неожиданно закончились, процессия миновала последние метры между двух высоких стеллажей и оказалась под сводами обширного помещения с высоким закругленным потолком – вероятно, это был какой-то ангар. Ровно посередине ангара метрах в восьми над бетонным полом застыл поперек зала козловый кран, с решетчатой фермы которого бил в центр зала яркий свет нескольких сильных ламп, освещая приготовленный для боя ринг. Собственно, как такового ринга и не было: просто на бетонном полу был расстелен туго натянутый кусок брезента метров шесть на шесть, прижатый по периметру низким бортиком, выложенным из каких-то тяжелых коробок. Вокруг площадки были расставлены скамейки, на которых уже оживленно переговаривались предвкушавшие занимательное зрелище бандиты – майор навскидку прикинул, что хунхузов
«Та-ак, – мысленно присвистнул майор, – нечто подобное я и ожидал… Насмотрелись, упыри, киношек! Ладно, майор, посмотрим… Как пел один хороший парень: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной!» Вот хрен вам, а не русского майора! Сейчас я вам спляшу цыганочку… с выносом тела, б…»
В центре ринга возвышался огромный, примерно на целую голову выше Орехова, китаец с лицом, которое гораздо точнее было бы назвать звериной мордой, а всю эту гору мышц, почти лишенных какого-либо жира, так и хотелось обозвать тупым бульдозером.
Орехов услышал за спиной приказ остановиться, и мимо него неторопливо прошествовали на свои почетные места Ван Ли и Малышев, а Ската отвели и усадили куда-то чуть в стороне от зрительских рядов. Малыш, проходя мимо, сначала злорадно улыбнулся и, явно намекая на вечное прощание, несколько раз махнул ладонью, а затем, нехорошо твердея лицом, очень красноречиво чиркнул оттопыренным большим пальцем по горлу…
Глава 38
Орехов, не сводя с громилы взгляда, перешагнул через невысокий бортик и остановился, застывая в нарочито расслабленной позе с выражением спокойного высокомерия на лице. Против ожидания, амбал, не двигаясь с места, что-то произнес по-китайски и для большей убедительности указал пальцем на ботинки майора – Орехов понял: требует, чтобы боец разулся. Орехов равнодушно пожал плечами и, сбросив ботинки, переставил их за ограждение. Китаец кивнул и, явно подражая ведущим американских боксерских поединков, торжественно вскинул руку и нараспев произнес – на этот раз используя нарочито ломаный английский:
– Знаменитый русский мастер кунг-фу Черный Дракон! Провел сто боев, в которых одержал девяносто шесть побед, двадцать из которых закончились смертью противников!
Орехов чуть заметно усмехнулся: «Хотите шоу, суки… Будет вам шоу. Так ты, маленький, значит, у нас типа рефери… Промашка, значит, вышла. И кто же тогда противник?»
За спиной китайца произошло какое-то движение, и с другой стороны импровизированного ринга на брезент шагнул обнаженный по пояс европеец, белые борцовские брюки которого были опоясаны красным поясом. Майор, стараясь не выказывать ни заинтересованности, ни каких-либо прочих эмоций, мгновенно отметил и отлично развитую мускулатуру противника, и то, что он был явно на пяток лет моложе, и легкость, с которой тот двигался в своем углу ринга.
– Непобедимый, непревзойденный Красный Тигр! – продолжал витийствовать рефери, опровергая распространенный миф о том, что все здоровенные и звероподобные должны быть обязательно тупыми и косноязычными. – Сто десять боев, восемьдесят глубоких нокаутов и восемнадцать смертей… Русский Дракон против русского Тигра! Делайте, делайте ваши ставки, господа!
Воронин, старательно делавший вид, что ему нет никакого дела до противника, картинно вскинул крепкие руки, с победоносной улыбкой демонстрируя отлично развитые мышцы и явно провоцируя зрителей на аплодисменты. Правда, зрители, похоже, считали ниже своего достоинства настолько очевидно выказывать каким-то там русским свое восхищение, и в зале не раздалось ни единого хлопка. Тогда Стас стер улыбку с лица и с холодным сожалением обратил наконец-то свой взор на майора.
– Ну что, мужик, вот и кончились твои мучения… – От Воронина исходила такая тугая волна злобной уверенности в своих силах и ненависти, что, казалось, ее без особого труда можно было пощупать. – Отбегался ты. А сдохнешь так: собственной кровью захлебнешься…
– Нэ кажи гоп, хлопчыку, – почти с отеческой теплотой посоветовал Стасу Орехов, осторожно пробуя босыми ступнями жестко-шершавую поверхность брезента: не скользкий – и это очень хорошо…
– У вас всего один раунд. – Китаец еще раз окинул профессионально отстраненным взглядом бойцов и добавил обыденно и просто, словно речь шла о покупке пачки сигарет: – И в живых должен остаться только один из вас. Ты, – рефери обратился к Орехову, – можешь скинуть свою куртку, чтобы быть в равных условиях…
Амбал сделал длинную паузу и, резко выбросив перед собой руку, громко скомандовал – почему-то на японский манер:
– Хаджимэ! Начинайте…
Около минуты бойцы молча скользящим шагом кружили по рингу, настороженно сверля друг друга цепкими взглядами, оценивая манеру передвижения, стойку и едва заметно намечая даже не удары, а некие признаки нападения, тут же отмечая скорость реакции противника. Есть старая японская легенда о двух прославленных мастерах меча, которые при встрече молча обменялись взглядами и тут же разошлись – каждый из опытнейших бойцов в мгновение ока оценил способности и возможности врага, и оба внутренним чутьем воина поняли, что в поединке нет никакого смысла, поскольку силы абсолютно равны… Здесь же противников никто и не спрашивал о их желаниях, а выбор у них был очень невелик: или ты убиваешь, или тебя…
Воронин с почти неуловимой быстротой подскочил к противнику и молниеносно нанес два удара в голову, а закончил серию высоким ударом ноги, явно надеясь если и не пробить защиту, то хотя бы попытаться повредить руки Орехова, которыми тот с не меньшей быстротой ставил защитные блоки. Майор тут же отметил промашку Стаса: не стоило тому так высоко задирать ноги, здесь вам не кино с пижоном Ван Даммом, которого в реальной жизни бьют все, кому не лень. Ладно, пусть покрасуется…
Орехов, почти не отрывая ступней от брезента, скользил по кругу и мгновенно гасил любую попытку врага дотянуться до его лица или корпуса, умело чередуя едва заметные уклоны и мягкие, отводящие блоки с жесткими, которые при удаче могли запросто вывести из строя руки противника.
Воронин снова подпрыгнул к врагу и нанес несколько ударов, один из которых все-таки прорвался сквозь жесткую паутину майорских блоков, и Орехов тут же почувствовал легкий взрыв в голове и жгучую боль в переносице. На брезент брызнули несколько капель крови, и в зале среди зрителей, уже давно утративших свое восточное равнодушие и презрение, раздались поощряющие и азартные крики. Лицо Воронина осветилось злорадной улыбкой, и он ринулся в новую атаку, спеша не дать врагу опомниться от легкого болевого шока. В глаза Стасу ударил свет одного из прожекторов, и в ту же секунду правую руку пронзила острая боль: майор, давно отметивший, что на одной из сторон ринга в глаза бьет яркий свет и делает бойца полуслепым, умело этим воспользовался. Орехов, ускользая, подвел противника под «огонь прожектора», поймал-таки «красного тигра» за кисть руки и тут же с разворотом ударил снизу коленом, ломая в локте руку Воронина. Тот взвыл и инстинктивно отпрыгнул в сторону, левой рукой прижимая поврежденную правую к груди. Орехов мог, пользуясь моментом, тут же напасть с новой силой и попытаться добить ошеломленного дикой болью противника, но майор почему-то явно не спешил…
Скат, сидевший чуть в стороне от китайцев и не сводивший с ринга напряженного взгляда, прекрасно понимал, почему майор притормозил: для Орехова исход поединка был практически ясен, и теперь нужно было просто не торопиться, чтобы ненароком не нарваться на случайный серьезный удар, который Воронин вполне еще мог нанести в порыве отчаяния, когда боль уступает место слепой ярости – и заяц порой может выцарапать глаза потерявшему осторожность волку.
Стас, сатанея от боли и бессильной ярости, тоже давно уже понял, что врага явно недооценил: этот жилистый мужик ни на секунду не потерял хладнокровия, а его реакции и скорости мог бы позавидовать и двадцатилетний опытный боксер. В силе, жесткости и неуловимой быстроте ударов чувствовалась такая школа, которая и не снилась бывшему спецназовцу из дивизии Дзержинского – этот жесткий и мрачноватый мужик играл с ним, как матерый волк с наглой дворнягой! «Господи, куда я сунулся, – затравленными молниями метались в голове суматошные мысли, – он же не дерется, не ведет бой – он просто работает. Работает! А работа, которой он наверняка всю жизнь занимается, проста: убивать таких идиотов, как я… Надо было…»