Взорвать Манхэттен
Шрифт:
– Это как?
– Вставляю два пальца. Потом некоторое время приходится терпеть. Ну, а они… Тоже живые существа, но их потенциал несравним с возможностями человека.
Закатов озадаченно крякнул.
Постепенно причины случившихся событий начали выстраиваться в понятную для Закатова схему. Он вышел на веранду, обратившись к сидевшему под конвоем Укрепидзе:
– А как бандиты вычислили этого самого Квасова?
– Как и мы вычисляем. По телефону. Наука, операторы сети, прогресс. Прошу, кстати, снять с меня наручники. Вы увлеклись своей значимостью, капитан.
– А вы - сомнительными связями.
– Я их обосную перед своим руководством.
– Мы тоже,
Спать в этот день Закатову так и не удалось. Ближе к полудню поступила благая весть: беглого Трофимова задержали в аэропорту после проводов им его подруги Нины Уитни, улетевшей в США. Никаких сомнительных вещей у пассажирки не обнаружилось.
Арестовали Трофимова не без помощи оставленной возле дома «наружки». Он подъехал к себе на квартиру на «Ниве», опознанной отлучившимся в соседний двор по нужде сотрудником, до сего момента наблюдавшим за квартирой Квасова. С Трофимовым был еще один человек, но прапорщик, посланный по его следу, был час спустя найден с черепно-мозговой травмой в ближайшей подворотне от того места, где тот вышел из машины. Этим неизвестным мерзавцем еще предстояло заняться, и всерьез, тем более, со слов милицейского опера, интерпретировавшего заключение медиков, в результате удара у топтуна-чекиста была задета не только кора головного мозга, но и сама, так сказать, ее древесина.
К вечеру помятый, истаскавшийся Закатов был вновь удостоен чести предстать перед заместителем директора учреждения. Выслушав его доклад, большой руководитель отчего-то особенно заинтересовался тем бредом, что нес сутулый Геннадий о всемирном правительстве и тотальном заговоре потусторонних сил. Затем горячо поблагодарил капитана за службу. Уверил, гипнотизируя осанистостью суждений, что не за горами повышение доблестного чекиста в очередном звании. Но да и только.
А к вечеру Закатова вызвал начальник отдела, сочувственно поведав о его переводе в экономический департамент, правда, на повышение. Теперь оперативный уполномоченный становился старшим оперативным уполномоченным. Дела предлагалось сдать незамедлительно и с утра оформлять перевод в управлении кадров.
– За что?!.
– хотелось воскликнуть Закатову, окаменевшему от внезапной обиды.
– Не расстраивайся, все к лучшему, - умудренно сказал начальник.
– В каком-то смысле это награда, я так ощущаю. Уж поверь. И прикинь на досуге… Ага?
– Но ведь остался Жуков… Потом, каким образом этот Трофимов…
– Вот, дурак!
– Начальник возмущенно заерзал в кресле, испуганно косясь по сторонам.
– Забудь! Или ты ничего не понял?
– Глаза его озлобленно округлились.
До Закатова, наконец, дошло: он вторгся в запретную зону высоких интересов. И дальнейший шаг в нее означает невозвратность.
– Извините, горячка инерции… - пробормотал он.
– Можно спросить, какое у меня там направление?
– Таможня.
– Тон шефа смягчился.
– Лучше не бывает. Это тебе не твой мент усатый… Кстати, его посылают в командировку в Нальчик. На полгода. Для укрепления рядов. С его экстерьером это - что надо для Родины. Для того нацмены в органах и нужны. А у тебя полгода пройдут, другими глазами посмотришь на жизнь. Главное, чтобы не из-за решетки, это учти… Ну, все, бывай, Закатов.
КОНТРАКТ
Смутное время перехода загнивающего советского социализма в стихийный российский капитализм Лев Моисеевич Труман сумел пережить, находясь в эпицентре становлений новых скоропалительных состояний, кровавого дележа рынков и политической неразберихи.
Ему не удалось войти в лигу олигархов, хотя многих из них знал лично, считаясь
Ему никогда не хватало широты кругозора стратегических устремлений, он был тонким и умным тактиком, и, превосходно сознавая это, удовлетворялся малым, но стабильным заработком, благодаря чему, вероятно, и спас свою голову в безумстве криминальных войн и разграблений прошлого народного достояния.
Когда неуклонно приумножаемое «малое» составилось в десяток миллионов долларов, Лев Моисеевич понял, что с беспокойного места обретения капитала надо уезжать в благополучные дали, к тихому домику с бирюзовым бассейном. Дочь и сын уже давно проживали в Америке, устроившись там на стабильные должности в крупных компаниях, чему немало посодействовал американский воротила Генри Уитни, чьи поручения Лев Моисеевич аккуратно и вдумчиво выполнял, являясь его порученцем на российской земле. Судьба свела их на одной из крупных финансовых сделок, где искусный американский делец сразу же приметил толкового и остроумного устроителя контрактов, приблизив его к себе.
Прошлое Льва Моисеевича было тяжким и многотрудным, отмеченным тремя судимостями за становление нелегальных производств и мошенничество. Особенным авторитетом в уголовной среде он не пользовался, но ее лидеры, с кем ему пришлось попариться на тюремных нарах, считали его «честным фраером» и относились к нему снисходительно, благодаря чему он счастливо избег многих «наездов» с их финальными огнестрельными выводами.
Тюремный быт и пребывание в кругах откровенных бандитов послужили ему лишь приобретением жизненного опыта, но никак не отразились на его сущности человека деликатного, уравновешенного и напрочь не склонного к варварству и насилию. Внешне Лев Моисеевич походил на английского аристократа в летах, хотя, в чем сам себе признавался, мыслил как шельмоватый меняла.
Прибыв на постоянное жительство в Америку и, связавшись с Уитни, он понял, что дальнейшего интереса для своего патрона не представляет: он был необходим ему в той, тягостной и противоречивой российской жизни, где мог сноровисто преодолеть завихрения и подводные камни каверзных деловых стремнин, а здесь, в США, сиятельный миллиардер управлял сотнями подобных умников, куда более искушенных в местных нравах, установках и коллизиях.
Тупо проживать в четырех стенах, изредка плескаясь в вожделенном собственном бассейне было не в характере Льва Моисеевича. Многочисленные друзья, обитавшие в русскоязычной общине, тут же потянули его в бизнес. И здесь самым роковым образом сказалась специфика чужеземного бытия: все проекты, видевшиеся несомненно успешными, не отягощенные ни малейшим намеком на риск, с треском провалились, унеся в пучину тонко подстроенных обманов практически все деньги многострадального коммерсанта. Эмиграция не задалась. От ее эксперимента остался лишь дом и миллион долларов, который Лев Моисеевич сначала решил вложить в приобретение закусочной, но потом передумал в боязни утратить последнее.
Уитни, кому он горестно поведал о своих деловых начинаниях на здешней коварной почве, нашпигованной минами всевозможных афер, каверз и законодательных капканов, пригласил его к себе, лично ознакомившись с технологией погорелых проектов. Мгновенно уясняя их смысл, хохотал, непринужденно объясняя, каким образом в той или иной ситуации его бывшему подопечному натянули нос. В итоге, посерьезнев, сказал:
– Оставь здесь семью, и поезжай в Россию. Коли ты не способен сидеть без дела, доработай на меня там. Часть потерянного я тебе верну. У меня есть определенные рычаги.