Взорвать Манхэттен
Шрифт:
У дверей казармы стоял какой-то невероятный лимузин, длинный, как атомная субмарина. В актуальной обстановке армейской части он выглядел столь же неуместно, как балерина в строю новобранцев. Судя по недоуменным взорам проходивших мимо солдатиков, возникновение данного вида транспорта в здешних местах было в диковинку и для них.
Между тем передо мной появился негр в белых штанах, в белой фуражке и в красном кителе с золотыми пуговицами. Услужливо склонившись, распахнул заднюю дверь. Я замешкался, нисколько не ассоциируя свою убогую личность
Впервые за долгие дни я оказался в полнейшем одиночестве, если не считать едва видневшейся вдалеке, за темным стеклом, головы шофера.
Для связи с ним, видимо, полагался телефон, прикрепленный к обтянутой бежевой кожей стойке. Слева размещался пузатый бар из карельской березы, в дальнем углу – панель телевизора, а под ногами – шелковистый ковер дорожки, окаймленной неоновыми светлячками.
Я, конечно, предполагал о существовании подобных автомобилей, словно пропитанных изыском и роскошью, высоким вкусом и надменностью власти, но свое присутствие здесь ощущал, как плебей во дворце, маясь то ли неловкостью, то ли ущербностью. А, задавшись вопросом: нужен ли мне такой лимузин? – понял, что нет. Он мне был чужд своей вычурной сутью. Как золотой унитаз.
Зато ухоженные лужайки и один другого краше домики на тихих улочках под тенистыми вековыми деревьями, проносящиеся в окне, внушали буквально благоговение. Здесь была жизнь, не имеющая ничего общего с нашей новомодной коттеджно-гнездовой культурой, ее однородным красным кирпичом, глухими заборами и нахрапистой отчужденностью от остального мира. Я невольно глазел по сторонам, сравнивая известное с неизвестным, но внутри меня тянулась и звенела в напряжении струна страха перед неизвестностью и карой за мой вынужденный обман.
Мы проехали какие-то ворота, после потянулся ровный как скатерть газон с островками пышных розовых кустов, и, наконец, машина замерла под навесом у входа в особняк.
В ушах у меня словно зазвучали гимны, когда передо мной торжественно раскрылись массивные двери с витыми вертикальными ручками из надраенной бронзы. Подобные я видел на парадных дверях нашего министерства обороны и, по моему, КГБ.
Я ступил в полутемный мраморный холл с фонтаном, подсвеченным разноцветными огнями и со статуями в стенных нишах.
По пути сюда я ожидал чего угодно: свору жестких ребят, стремительный допрос с рукоприкладством, камеру с нарами и засовами, но все эти угрожающие образы, витавшие в моем сознании, мигом растаяли, когда на лестнице появилась высокая статная женщина в длинном шелковом платье с просторными рукавами. По виду ей было едва за сорок, но фору она могла дать и двадцатилетним моделям с глянцевых обложек, настолько безупречной была ее фигура и черты лица.
Растерянно и мило улыбаясь, она спустилась ко мне, замершему, как воткнутый в песок лом, коснулась
– Экий, оказывается, у меня племянник… Я – Барбара. Ну, что же, пойдем, Роланд…
Светопреставление началось!
Я проходил, стыдясь своих солдатских башмаков, по вощеному широкому паркету сквозь анфилады каких-то комнат, меня представляли шмыгающей тут и там прислуге, почтительно мне кивавшей и вежливо пожимавшей руку; пару раз я наткнулся на каких-то коротко стриженых типчиков в костюмах и с наушниками в ушах, - эти мне были близки и понятны, эти, или подобные им, со мной, видимо, в итоге и разберутся…
Затем меня познакомили с шустрым мальчуганом, рассмеявшимся над моим неуклюжим английским и тут же с гиком умчавшимся по коридору к неведомым забавам; после я оказался в гостиной за столом.
Меня накормили пищей, о существовании которой я не подозревал: прозрачная слюдянистая лапша с побегами бамбука, диковинная рыба в диковинном соусе и с диковинными овощами, а может, овощи на самом деле были фруктами; свежевыжатый сок какого-то тропического плода и, что я распознал доподлинно, - сливочно-земляничный торт.
Из пояснений толстой пожилой негритянки, прислуживающей мне, я уяснил, что это очень качественная и полезная для здоровья еда. Но тут и пояснений не требовалось, одного взгляда было достаточно.
Барбара, сидевшая за столом напротив, смотрела на меня с симпатией и интересом, задавая вопросы о моей семье, работе и планах на будущее. Ответить ей что-либо конкретное я не мог, отделываясь уклончивыми фразами и, в итоге, виновато сослался на свое неважное знание английского, что было чистейшей правдой. Я и в самом деле понимал ее наполовину, если не на треть.
После такого заявления в глазах ее появилось сочувственное понимание моей недоразвитости, что через секунду сменилось некой догадкой.
– Сейчас приедет Нина! – сообщила она с подъемом в голосе. – Моя дочь. Вот кто будет учить тебя языку, как я сразу не сообразила! И мы вместе поедем за покупками. Генри сказал, чтобы мы тебя приодели. Да! – пойдем, я покажу тебе твою комнату.
Наверное, это была лучшая из всех комнат, в которых я жил в течение своей жизни.
Широченная кровать с парчовым покрывалом, огромный телевизор со спутниковой приставкой, пухлые кресла, зеркальный шкаф, встроенный в стену, и ванная комната с джакузи, сотней полотенец на полках, паровой кабиной и сантехническими агрегатами.
В предоставленном мне в единоличное пользование санузле могло бы комфортно поместиться и освежиться все мое боевое отделение. Кому, увы, это теперь не требовалось. И кто здесь был никому не интересен. Да и мало кому интересен в той стране, за которую они полегли.
А я сейчас жил за них. И даже, уверен, за их счет. Оставалось надеяться, что сейчас они в достойном окружении тех, кто так же, как и они, пал за Родину. Сколько их, этих павших, в долгих российских веках? Но они - одно целое.