Взорвать Манхэттен
Шрифт:
Он подошел к прилавку магазина, возле которого толклись два типа. Один – лысенький, явно нетрезвый, а потому неловко суетливый, горячо убеждал другого, - мрачно-сосредоточенного:
– Гена, умоляю, бери две, Гена!
– Чекушку, - не обращая внимания на подпрыгивающего лысого, цедил тот.
– Две бери, две, Гена!
– Сдача семь рублей, - подытожила продавщица, ссыпав в блюдце мелочь.
– А на сдачу «Дирол», - проронил мрачный. – Ну, жвачку то есть…
– Гена, умоляю… Какой «Дирол»? Пусть его школьники жуют! Если бы он был хотя бы со вкусом пива…
Когда же чекушка скрылась в кармане обвислой куртки бесстрастного собутыльника, лысый с тоской выдохнул:
– Как же ты меня огорчаешь, Гена… Что тут пить? Потом же весь день сплошные судороги…
– Денег нет, - отрезал мрачный и, набычившись, шагнул к выходу. Но сделать этого не сумел: Жуков ухватил его за рукав.
– Генка, ты, что ли?
– Ты кто? – воззрился на него хмурый тип и вдруг расплылся в неожиданной улыбке, вмиг просветлившей его нелюдимую физиономию. – Юрок! Вот те нате! Это ж сколько лет! Это ж с выпускного, считай, вечера…
– Не, после выпускного пару раз виделись, ты забыл! – подняв палец, поправил Жуков Гену Квасова, - школьного приятеля, некогда жившего по соседству. Удрученно отметил, что жестокое время не пощадило дружка детства, превратив румяного огольца с очами ангела в сутулого субъекта с потухшим взором и обвислой, плохо выбритой мордой.
– Встречу надо отметить… - находчиво вклинился лысый.
Гена с сожалением поглядел на карман с емкостью, явно недостаточной для удовлетворения питейных нужд столь обширной компании, но Жуков в сей же момент указал продавщице на бутыль с литровым содержимым, отметив уважительные гримасы собутыльников, а затем попросту деморализовал их, набрав всевозможной закуски и запивки.
Сам он пить не желал, а благотворительность его диктовалась охватившей сознание эйфорией от встречи с персонажем из ушедшего детства, но так или иначе события обрели закономерную последовательность: Жуков был приглашен в квартиру Геннадия и усажен за кухонный стол для принятия участия в плановой, надо полагать, пьянке, с неясными последствиями.
Пока восторженный лысый хлопотал, расставляя закуску и рюмки на несвежей скатерке, Юра вел неторопливый разговор с бывшим товарищем, глядя из окна его кухни, расположенной на первом этаже дома, на окна третьего этажа дома напротив, где, собственно, проживали родители, да и он сам.
– Вот, - между тем повествовал Гена, – живу один. Мать давно померла, с женой развелся, а детей нет.
– Повтори попытку, - посоветовал лысый.
– Я за рекордами не гонюсь, - сказал Квасов. – И бутсы в этом смысле на гвоздь повесил.
– Это в каком смысле? – спросил лысый с ехидным интересом, но его перебил Жуков, горестно поведав:
– А я три раза, и все не в масть!
– Зато я сегодня сковородой получу – точняк! – поведал лысый, намекая, надо полагать, на свой стабильный и трудный брак. – Моя такая…
– А, вспомнил! – внезапно хлопнул себя ладонью по лбу Квасов. – Мы ж после армии с тобой виделись, пиво пили… Мишка еще был, сосед мой…
– Жив?
– Кто знает… - покривился Квасов. – Лет семь назад заложил хату под коммерцию, а потом сгинул куда-то. Может, в приличное место перебрался. А, может, того, бомжует. Из наших многие поменяли квадратные метры на кубические литры. Тут сейчас гнусно, район стал: чечен-аул! Они весь наш подъезд как тараканы оккупировали, я ни с кем не общаюсь, одна сволочь вокруг… Весь Кавказ в Москву слетелся, как коршуны на падаль. Куда ни плюнь – одна чернота! Да и попробуй плюнь – разорвут! Их тут своры. И ладно бы трудились, сопя в две дырочки! Хрен там! Всю торговлю под себя подмяли, все хлебные места под их прицелом, даже памятники своим деятелям ставят! Думаешь, за просто так им все позволяется? Все купили! Это ж надо – памятник какому-то Алиеву возле своей шарашки водрузить пытаются! Каким боком он вообще к Москве притулился, Алиев этот?
– А они не Алиеву, они себе ставят! Они так себя утверждают! – с напором провозгласил лысый. – Мол, шабаш, наш город! Во, как! Хотя какой это город? – дом на дом налезает, не воздух, а гарь сплошная, вода в кране – хлор с бензолом… Я наливаю, Гена?
– Да уж чего… В смысле – конечно… А какая раньше Москва была! – мечтательно обратился Геннадий к Жукову. – Прозрачная, просторная… И сколько дней солнечных зимой… Тьма!
– Так тьма или солнце? – сострил лысый.
– Эх! – горестно отмахнулся Квасов. – Было время: никаких тебе барыг, ни уличных грабежей… Не, случалось, конечно, но ведь в меру… Помнишь, Юрок? Утро красит нежным светом стены древнего Кремля… А я эти розовые рассветы помню…
– С другой стороны, - вставил Жуков, - выпри ты сейчас весь этот торговый Кавказ обратно, город замрет. Рынок - тяжкая пахота. Ты эти продукты достань, развези, разложи… Итак - каждый день. Я бы, к примеру, не сподобился…
– Но ведь раньше-то, при коммунистах, тоже рынков навалом было…
– Ага. Ты их то и дело навещал? Туда министры раз в месяц ездили раскошелиться за качество без скидок.
– Да ты же в такси не меньше министра заколачивал!..
– Ну, так раз в месяц на рынок и наведывался. В том и вся хрень, Гена… Из-за такой экономики Советы и навернулись!
Пока, перебивая друг друга, однокашники предавались воспоминаниям, лысый усердно налегал на закуску, и то и дело подливал водку в рюмки, причем главным образом в свою, тут же мгновенно ее опорожняя.
– А я в Америке жил, теперь съехал, - поделился Жуков, плеснув апельсиновый сок в алкоголь и осторожно пригубив его.
– О, и пьешь, как американец, - заметил лысый. – Не так, конечно, вредно, но ведь неинтересно…
– Надо знать меру, – нахмурился Жуков.
– Иначе можно выпить меньше, – кивнул лысый.
– А чего ты съехал? – спросил Квасов, с недоумением уставившись на бутылку, чье содержимое уже едва прикрывало дно.
– Да достала меня Америка! – искренне произнес Юра. – Жена на все бабки кинула, цены и страховки душат… Да и кто мы там?
– Как здесь айзеры, - сказал лысый. – Кстати, не познакомились: Леня!
– Не угадал, - вяло пожимая его руку, сказал Юра. – Там тебя за бабки в кресло начальника ментовки не усадят, и статую Брежнева на Брайтон-бич не поставят. У них там своих героев хватает, кому почести оказываются. Они, я вам скажу, себя уважают. Только мы для них – хлам. И на их территории, и на этой…