Взять свой камень
Шрифт:
– Вот туточки и присядьте, – Филанович показал на лавку, врытую около крыльца. Неожиданно зычно крикнул: – Анна!
Из дома вышла дородная женщина в низко повязанном белом платке, сложила под цветастым фартуком большие натруженные руки и молча уставилась на нежданного гостя.
– Супружница моя, Анна, – представил ее Филанович. – Дай человеку молочка – есть, небось, хочет с дороги-то.
Анна, не проронив ни слова, ушла в дом; скоро вернулась, подав городскому крынку с молоком. Он отпил,
– Долго шли? – сворачивая самокрутку, участливо поинтересовался Филанович.
– Долго, – вздохнул Антон, – почти от границы топаю. Своих потерял, семью свою…
– Ага… Ну сейчас кто оно знает, кто свои-то, – уводя глаза в сторону, заметил хозяин и быстро добавил: – Этта я так, конечно.
– Жена у меня потерялась с детьми, – Антон опустил голову. – Поезд разбомбило, жуть… Самолеты, бомбы, взрывы, люди кричат, мечутся. Ужасно…
– Ну да, война этта дело такое, одним словом, – согласно закивал мужичок. – Ну вы попейте молочка, посидите, а я мигом.
Он шустро кинулся к калитке, выбежал на улицу и тут же пропал из виду.
Волков поднял крынку, отпил молока и неожиданно услышал, как Анна тихо сказала:
– Уходите!
– Что? – решив, что он ослышался, переспросил Антон.
– Уходите, – забирая крынку, сердито сказала женщина. – За немцами он побег, ирод. Уходите, покудова целый!
– А дед Матвей? – встал с лавочки Антон. – Где он?
– У немцев, – скорбно поджала губы Анна. – Вчерашний день прикатили на машинах, лопочут по-своему. А мой говорит, что теперь всем большевикам конец и офицеру про деда донес, что, мол, в гражданскую воевал и сын у него в Красной Армии, а сам он за партейных всегда стоял.
– Где же он сейчас? – прислушиваясь к раздавшемуся вдали стрекоту мотоцикла, спросил Антон. – Где?
– В школе, в подвале сидит. Да уходите же!
– В другом месте не может быть?
– Не знаю, – разозлилась Анна. – Чего ты ждешь, человече? Погибели на свою голову ищешь?
Волков обернулся и поглядел вдоль улицы. По ней катил мотоцикл с двумя немцами. Филанович сидел сзади водителя, показывая вытянутой рукой на свой добротный дом.
– Спасибо, хозяйка, за хлеб-соль, – поблагодарил Антон. – Поздно уходить.
– Сам виноват, – бросила Анна, скрываясь в доме.
Мотоцикл остановился у калитки. Филанович соскочил с сиденья и, указывая рукой на капитана, прокричал:
– Вот он, господа немцы! Говорил, от границы идет, а сам с востоку, из леса вышел. А тама и дороги никакой нету! Ни шоссе, ни железки.
Антон мысленно чертыхнулся, ругая себя за такую оплошность – надо же на такой ерунде проколоться, не додумать. Правильно говорят: Бог в мелочах! Поторопился, а стоило крюк побольше сделать, не соблазняться близостью
Да чего уж… Теперь надо действовать по-другому. И он пошел навстречу входившим во двор солдатам.
– Большевика спрашивал, – вертясь вокруг унтера, тщательно ощупавшего одежду Антона, твердил Филанович.
– Папир? Документ? – закончив обыск, требовательно протянул руку унтер-офицер.
Волков подал немцу потертый и помятый советский паспорт. Тот раскрыл его, мельком глянул на фотографию, сличая ее с оригиналом, потом сунул паспорт в карман мундира и махнул рукой в сторону мотоцикла:
– Ком! Иди!
Сделав удивленное лицо, Антон пожал плечами и пошел. Его усадили в коляску. Второй немец сел сзади водителя и взял Волкова за воротник пиджака…
Волкова привезли к церкви, высадили, привели в здание школы – именно ее зеленую крышу он видел в бинокль, наблюдая за деревней, – приказали подняться на второй этаж и ввели в бывшую классную комнату. За столом, на месте учителя, развалился в невесть откуда взявшемся в этой глухомани кресле рыжеватый офицер с погонами обер-лейтенанта. Он небрежно перелистал паспорт, изредка поглядывая на сидевшего перед ним Волкова. Повертев документ, рассмотрел печати, штампы, зачем-то поскреб ногтем обложку. В стороне, около открытого окна молчаливо стоял человек в немецкой форме без знаков различия.
«Переводчик», – понял Антон.
Ожидая начала допроса, он мельком оглядел помещение – рваная карта полушарий на задней стене, сдвинутые в угол парты, два широких окна. Около одного, открытого настежь, и стоял переводчик. На подоконнике другого выстроились в ряд разнокалиберные горшки с засохшими комнатными цветами. Кучки сора в углах, дощатый некрашеный пол, затоптанный следами солдатских сапог, коричневая школьная доска за спиной обер-лейтенанта испещрена дырками от пуль, выпущенных из автомата. На стене, над доской, где, наверное, раньше висел портрет Сталина, тоже следы автоматных очередей, перечеркивающие оставшееся от портрета темное пятно.
…Пришли другие люди, верящие и поклоняющиеся иным вождям, выпустили из автомата очередь по портрету чужого вождя, сшибли его со стены, растоптали. Война…
Может быть, спустя много месяцев здесь вновь зазвенят детские голоса, тренькнет школьный звонок и учитель начнет урок, но пока здесь будут допрашивать его, Антона Волкова, будут допрашивать те самые люди, что исповедуют иные принципы, верят в иные идеалы и поклоняются иным вождям, сбивая со стен портреты чужих вождей автоматными очередями.