Взятие Вудстока
Шрифт:
Брандо просто–напросто источал сексуальное обаяние. И совершенно не важно, кого вы собой представляли: «нормального» человека или гея, – смотреть на него и не думать о том, каков он в постели, было невозможно. Он и Кокс, уже просидели здесь некоторое время и оба были хорошо поддатыми.
Брандо, взглянув на меня, поинтересовался:
– Эй, малыш! Ты на что это уставился?
Я мгновенно покраснев, спросил:
– Это действительно мистер Пиперс?
Уолли Кокс, ставший впоследствии звездой нескольких очень популярных телешоу, включая и «Площади Голливуда», к тому времени прославился как персонаж телесериала «Мистер Пиперс».
Кокс, повернувшись ко мне, ответил:
– Нет, я – Орсон Уэллс.
А Брандо, расхохотавшись, сказал:
– Врет. Он – Рита Хэйворт.
Услышав это, я сказал Брандо, что мне то и дело говорят, будто мы с ним могли бы сойти за близнецов.
Все расхохотались, и дальше разговор у нас пошел совсем уже веселый.
– Ты откуда, парень? – поинтересовался у меня Брандо.
– Я–то? Я из Бенсонхерста, это неподалеку от Кони–Айленда.
– А ты не слишком далеко от дома забрался? – спросил он. – Ты разве не знаешь, что в этом баре гомиков хоть пруд пруди?
– Чшшш, – прошипел я. – Неровен час, кто–нибудь вас услышит. Вот у нас в Бенсонхерсте гомиков вовсе нет, ни одного.
Все покатились со смеху.
– Еще как есть, – сказал Уолли Кокс. – Они везде есть. Даже на Кони–Айленде. И что сказали бы твои родители, узнав, что ты пьешь пиво с гомиками? Бармен, еще пива нашему бруклинскому малышу.
– Поверить не могу, что выпиваю с мистером Пиперсом и Стэнли Ковальски, – сказал я, обращаясь к Коксу и Брандо.
– Не–а, – ответил Брандо, – никакой я не Стэнли. Я – Ева Мэри Сэйнт.
– А я деньги на кожаную куртку коплю, как у байкера, – сообщил я Брандо. И следом, понизив до заговорщицкого шепота голос, спросил у обоих. – Слушайте, а вы двое не, э–э, не гомосексуалы?
– Ни в коем разе, – ответил Кокс. – Мы просто пришли посмотреть на извращенцев. Но сами? Ни–ни. А ты что, из них?
– Он же из Бруклина, – вмешался Брандо, – ты разве не помнишь? А там такие не водятся.
Все снова расхохотались.
– Прямо не знаю, что и сказать, – признался я им обоим. – Вы и вдруг сидите тут с самыми обычными людьми.
И повернувшись к Брандо, добавил:
– Вы ведь получили «Оскара» за то, что умеете громко рыдать.
Брандо, улыбнувшись, ответил:
– Знаешь что, малыш. Обними меня – но только по–мужски.
– А я как же? – сказал Кокс. – Ты разве не хочешь рассказать маме с папой, как мистер Пиперс и Марлон Брандо поили тебя пивом и обнимали?
Я встал и, ощущая едва ли не благоговение, обнял сначала одного, а потом другого.
– Вот что, – сказал Брандо. – Мы собираемся на вечеринку, это в нескольких кварталах отсюда. Давайте пойдем туда и будем обнимать всех, кого захотим.
Уолли Кокс наклонился ко мне и лукавым сценическим шепотом сообщил:
– Но только должен тебя предупредить. Там будет куча гомосеков.
Я провел тот вечер с Марлоном Брандо, Уолли Коксом, Элвином Эпштейном и целой толпой знаменитостей, многие из которых и вправду оказались гомосексуалистами. И это был один из лучших вечеров во всей моей жизни.
Такие вечера и в любой–то жизни – большая редкость. На них ты словно взлетаешь, высоко–высоко, – правда, для меня это означало, что следом придется падать, и очень низко. Домой я возвращался, ощущая полное одиночество. У всех моих друзей и родичей имелся дома кто–то, с кем они могли поделиться, кому могли рассказать о своих удивительных приключениях. А я в ту ночь одиноко лежал в постели. Мне некому было поведать о вечере, который я провел, смеясь, обнимаясь, прожигая жизнь в компании Марлона Брандо и Уолли Кокса. Положим, я мог бы позвонить одной из моих сестер, но даже если бы они поверили моему рассказу, что сомнительно, ничего интересного они в нем все равно не усмотрели бы. А уж родителей он и вовсе оставил бы равнодушными.
«Бран – кто? – словно слышал я голос матери. – И Уолли Кокс? Ну что за чушь ты несешь? Слушай, а ты сегодня хоть что–нибудь заработал? Эта закладная, она меня в могилу сведет.» Так что Элли оставалось только одно – очередная долгая, тягучая, мучительная, переходящая в киношное затемнение ночь. Всякий раз, как меня охватывало тягостное чувство одиночества, я следовал примеру, который всю мою жизнь подавал мне отец, –заваливался спать.
Вот такой и была моя жизнь. Будние дни я проводил в Нью–Йорке – зарабатывал деньги и вступал в случайные половые связи с не знакомыми мне людьми. А в пятницу вечером выезжал в Уайт–Лейк, спасать бизнес моих родителей.
Там, в Уайт–Лейке, я изображал «нормального» бизнесмена. Что, разумеется, было чудовищным враньем. В Нью–Йорке же я был художником и геем. Что было чистой правдой. Однако, притворяясь и тем, и другим сразу, я ни тем, ни другим быть не мог – по крайней мере, полностью.
Я разрывался между двумя моими личностями, и разрешить противоречие, было невозможно. Если я решу жить собственной жизнью, то побегу из Уайт–Лейка стремглав, как человек, только что выпущенный из турецкой тюрьмы, однако в итоге родители мои впадут в нищету. А если я этого не сделаю, то могу рано или поздно покончить с собой, направив машину за ограждения моста Джорджа Вашингтона. Так или иначе, часы продолжали тикать. Каждый пятничный вечер, направляясь по Нью–Йоркской магистрали на север (пока все мои друзья ехали на восток, к Файер–Айленду), я мрачно размышлял о том, как ужасна моя жизнь. Во время этих возвращений в мотель я часто вспоминал пророчество сестры: «Ты потратишь на их дерьмовый мотель твои лучшие годы. И никакого проку от него никогда не добьешься»
Сколько раз мне хотелось повернуть машину назад и забыть все, что я знал о двух идиотах, находивших удовольствием в том, чтобы губить и мою жизнь, и свои собственные. Однако я так и ехал к перекрестку № 16, а по моему лицу катили слезы.
4. Истерически хохоча, рою себе могилу поглубже
– Что вы собираетесь сделать?
Мой психоаналитик, Моррис, – человек во всех отношениях невозмутимый, – выдрал из зубов трубку и, вследствие внезапного сокращения его больших ягодичных мышц, весьма впечатляющим образом взвился из кожаного кресла вверх. Я поставил бы ему девять баллов за высоту, но всего три за стиль – уж больно он махал руками.
Такой была реакция Морриса на мой новейший план привлечения в мотель новых клиентов.
– Бассейн? – неверящим тоном переспросил он. – Вы в своем уме? Вам нужно найти возможность убраться оттуда к чертовой матери! Каждый год вы все сильнее утопаете в долгах! Говорю вам, ни цента вы там не заработаете! К шестидесяти пяти у вас не останется никаких денег и кончите вы вашу жизнь, сидя с завернутыми в газеты ногами в каком–нибудь государственном приюте. Продайте ваше заведение и вернитесь к нормальной жизни!