Взятие Вудстока
Шрифт:
По уик–эндам мы обязаны были кормить тех постояльцев, какие у нас имелись, – для этого я заказывал еду в соседнем торговавшем ею на вынос китайском ресторанчике. Еда подавалась на дешевых бумажных тарелках, закупленных мной у разорившегося оптового торговца. На некоторых так и стояли названия компаний, для которых эти тарелки. предназначались Многие, получив такую «посуду» пугались. «Как же можно есть с бумажки?» – говорили они. Пришлось повесить новое извещение, гласившее: «Мы ни за что не отвечаем».
Как–то одна из «кумушек» спросила у меня:
– Что за сумасшедший развешивает эти надписи?
– Не знаю, – ответил я. – Они появляются здесь, пока я сплю.
Ради оживления бизнеса
– Я хочу английские оладьи, но только хорошо обжаренные.
И папа с его вечно заляпанными смолой руками, смерив ее таким взглядом, точно она сию минуту свалилась нам на голову из космоса, сердито отвечал:
– Какие будут, такие и съедите.
Я постоянно изыскивал средства, которые позволили бы как–то уравновесить безграничное обаяние моих родителей, и потому вскоре вывесил новые извещения: «Оладьи от Барбары Стрейзанд – 40 долларов». «Оладьи от Этель Мерман[2] – 60 долларов». Рядом с последним было приписано: «Только сегодня – 45 долларов».
Отсутствие хоть какого–то общения с людьми вгоняло меня в тоску, поэтому я начал устраивать «вечера открытых дверей». Печатал в «Виллидж Войс» объявления: «Устали от Файер–Айленда? Вы не поверите – в Уайт–Лейке можно найти все то же самое за полцены. Уик–энды открытых дверей» – дальше следовали указания насчет того, как нас найти. В итоге я получил кучу неудачников, никчемников и пьяниц – и даже одного лысого священника, прицепившегося ко мне с вопросом: верю ли я в Бога. Когда же я спросил у него, а сам–то он в Бога верит? – священник тихо ответил: «Верил когда–то» и ушел, не сказав больше ни слова.
Список работ, которые я исполнял в мотеле, казался мне бесконечным. В течение одного дня я мог прочищать унитазы, сдавать комнаты, постригать лужайку, прислуживать у бассейна, чистить сточный колодец, изображать менеджера по взаимоотношениям с клиентами, маменькина сынка и законченного идиота. Жизнь моя понемногу обращалась в замкнутый цикл прочистки унитазов и жарки оладий. И в большую часть дней времени на все это сразу мне не хватало.
Когда же я получал минуту покоя, то уходил в бунгало номер два – мое личное пристанище. В нем стояла старая койка с комковатым матрасом, с потолка свисала моя кожаная и прочая садомазохистская оснастка. Выглядело все это, как тюремный подвал, оборудованный новейшими инструментами пыток. Изнуренный, я вытягивался на койке под «мобилем» из плеток и наручников. Подавлен я был настолько, что карьера раввина в Флэтбуше казалась мне упущенной возможностью. И как только мне удавалось, наконец, немного расслабиться и позволить мыслям бродить, где им заблагорассудится, я принимался мечтать о том, как к нам заявится и увезет меня в Париж какой–нибудь богатый, роскошный иноземец. Но тут прилетал откуда–то голос матери, мигом разгонявший мои грезы.
– Элли! – вопила она. – Унитазы опять засорились! Ой–вей, какая грязища, а у меня спина совсем разламывается!
Впрочем, имелись у меня и развлечения иного рода. Одно из них доставлял мне мужчина, которого я назову здесь Биллом Смитом, – женатый совладелец одного из самых изысканных отелей Катскиллов. Он был геем и нуждался в какой–то отдушине. Отдушиной этой стал я. Билл приезжал ко мне, и мы проводили час–другой в моем «подземелье». Время от времени, он звонил мне, чтобы договориться о свидании. Билл полагал, что ведет себя очень осмотрительно, однако оба мы и знать не знали о том, что Мария, городская телефонистка, подслушивает наши телефонные разговоры. Мария была женой Расти, милейшего маленького рабочего–строителя и забулдыги. Они жили через улицу от нас и давно уже надоели друг дружке до смерти. Телефонные разговоры Мария подслушивала просто для восстановления моральных сил. Наши с Биллом давали ей изрядную пищу для размышлений.
Как–то раз Мария призналась мне, что знает, почему машина Билла регулярно оказывается стоящей перед нашим мотелем.
– Мария, – с насмешливым укором сказал я. – Так поступать нехорошо. И даже незаконно.
– Да знаю я, – немедленно надувшись, ответила она. – А что мне еще делать? Во всем городе только от вас интересный разговор и услышишь.
Через несколько лет после того, как мне пришлось заняться управлением мотелем, я решил вступить в бетелскую Тороговую палату. И быстро обнаружил, что толку от нее ровно столько же, сколько от мотеля Тейхбергов. Совещания Палаты больше походили на сборища все тех же болтливых «кумушек», чем на серьезные попытки создать для нашей общины хоть какие–то деловые возможности. Еще сильнее обескуражило меня то обстоятельство, что я был самым образованным из членов Палаты и единственным, у кого имелись идеи насчет того, как улучшить наше отчаянное положение. Состоявшие в Палате люди уже хорошо знали меня, и знали о моей репутации человека, совершающего потешные попытки наладить бизнес. Ни одна из моих затей результатов не принесла, однако в городе, давно уже признавшем свое поражение, я выглядел единственным членом Палаты, в котором еще теплилось подобие жизни. И потому меня единогласно избрали председателем Коммерческой палаты Бетела. E Pluribus Unum[3].
Все прочие члены палаты были в восторге. Наступил момент по–настоящему волнующий – они хотели поделиться со мной своими большими идеями касательно того, как завлечь в Бетел туристов с их долларами. Прежний президент палаты, шестидесяти с чем–то летняя дама по имени Этель, хлопнула в ладоши и с исступленным восторгом объявила:
– Эллиот, мы хотим построить монорельсовую дорогу! – Еще шестеро или около того женщин и двое мужчин уставились на меня широко раскрытыми в простодушном предвкушении глазами. – Что скажешь, Эллиот? Разве это не прекрасная идея?
К ней присоединился еще один член палаты:
– Вот в Диснейленде есть такая дорога, Эллиот. И посмотри, как хорошо там идут дела. Давай и мы построим монорельсовую дорогу от Нью–Йорка до Бетела. Мы можем даже закрасить окна в вагонах черной краской, чтобы пассажиры ничего от Нью–Йорка до нашего городка не увидели. Люди будут съезжаться со всей страны, лишь бы прокатиться по нашей дороге.
Пока продолжались эти речи, я и мой разум провели короткое совещание. Вот расшифровка его стенограммы: «Какая особенность Бетела привлекает в него умалишенных? Может быть, он стоит на какой–то загадочной линии координатной сетки – этакий сухопутный эквивалент Бермудского треугольника, – на которой сосредоточены неведомые энергии, способные отнимать у людей рассудок? А может быть, пришельцы из космоса ставят на нас по ночам, пока мы спим, эксперименты, одним из побочных эффектов которых оказываются психозы. Впрочем, не исключено, что все дело в местной воде. Да, наверное в ней.»
– Хорошо, но кто вложит деньги в этот проект? – спросил я, изо всех сил стараясь не показать присутствующим, что, по–моему, все они тронулись умом.
– Мы не знаем, Эллиот, просто мы думаем, что ты можешь добиться чего угодно, – ответил кто–то.
– Ладно, – ответил я, – давайте внесем это в наши планы на будущее, но, пока мы не взялись за многомиллионный проект, попробуем сделать что–нибудь не столь масштабное. Какие еще идеи у вас имеются?
Все они обменялись друг с дружкой растерянными взглядами. В конце концов, снова заговорила Этель: