Взятие. Русь началась с Рюрика, Россия началась со взятия!
Шрифт:
Начало большой стройки
История великих правителей обычно описывает их крупнейшие победы, свершения или неудачи. Но мало кто говорит о механизме этих исторических событий. Вокруг первого лица всегда складывается круг приближённых, конкурирующих за его внимание. Ему приходится слушать каждого из своей свиты и выбирать из этого потока главное, соответствующее цели развития страны. Долголетие царствования, когда оно способно на великие дела, зависит от умения царя не попасть под влияние этой свиты, не иметь перед придворными обязательств, не позволить церемониалу управлять собой. На зависимости царя или короля от свиты начинается утрата им возможности чувствовать и ориентироваться в событиях и заканчивается его царствование, победы и свершения, а часто и само государство.
Иван IV боялся попасть под эту зависимость всю свою жизнь, и если эта боязнь в последующем и приобрела
Князю Серебряному этим утром повезло дважды. Во-первых, царский поезд ещё не ушёл из Верхнего Услона дальше урочища Моркваши. Отряды князей Воротынского и Горбатого, которым назначено было идти вместе с царём, ещё подтягивались из предместий непокорённой Казани. Во-вторых, царь не был занят беседой с кем-либо из приближённых и ждать аудиенции пришлось недолго. Серебрянному было очень важно убедить Ивана лично осмотреть Круглую гору и дать повеления, ведь в России испокон веков что-то значимое может быть сделано только по высочайшему указу. Солнце не успело толком озарить заснеженные дубравы, как из царской ставки быстрым ходом ушли две конные группы, одна на Медведково, другая напрямую в сторону Круглой горы. Следом, в окружении небольшой конной охраны, отправился тёплый санный возок, запряжённый четвёркой разномастных лошадей, внутри которого разместились сам Иван, князья Серебряный и Курбский, и конечно верный Игнатий. По дороге Серебрянный успел сообщить государю о событиях этой ночи и о своих соображениях насчёт размещения застав, а Иван посокрушаться вероломством и дикостью лесного князька, присягнувшего московскому престолу ещё три года назад.
По выровненному и утоптанному пути возок подъехал к подъёму на Круглую гору и остановился. Путники вышли и услышали глухой сдержанный гул голосов, перемежающийся детским плачем. У двух широких прорубей стояли мужики и длинными баграми плескали холодную тёмно-коричневую воду, разгоняя льдинки и не давая замерзать. Вокруг прорубей под стражей стрельцов с обнажёнными саблями стояли бедно одетые люди, в том числе и бабы с детьми разного возраста. Многие были закутаны в тёмно-серые пуховые платки по глаза. У всех взрослых были связаны руки, за руки же они были связаны попарно: мужик к бабе, баба к подростку. Здесь же стояла широкая колода, которой было предназначена роль плахи, а возле неё широкоплечий мужик с большим топором – вероятно, палач. У плахи стояли уже разутые низкорослые, не знавшие стрижки и бриться мужчины, в одних власяных рубахах со связанными за спиной руками. При виде царских саней они быстрыми рывками охраняющих были опущены на колени. Первым к плахе стоял лесной князёк Муркаш, по разбитому лицу которого можно было догадаться, что люди Серебряного задавали ему вопросы и он на них ответил, раз такое количество муркашевских соплеменников было согнано из леса за такой короткий срок. У некоторых баб на платках через шею как в люльках-свёртках лежали младенцы, о существовании которых можно было догадаться по их истошному ору. Только эти младенцы не догадывались о сути суровых приготовлений, остальным же тяжёлая участь была ясна. Ближе к прорубям стояли сани, гружёные известняковыми камнями среднего размера, количеством примерно по числу собранного народа.
– Изволь, государь, милость явить! – с поклоном громко произнёс князь Серебряный. – Реши судьбу изменников! Присягали тебе, государь, клялись не чинить бедствий и крест принять доброй волей. Поп, которого оставили им в прошлом походе, сгинул. А вчера служивых люто уморили. Яви волю, государь!
– Ты князь Пётр начал это дело, ты и реши судьбу добычи своей! – сказал Иван негромко, но очень внятно, слышно для всех окружающих. А потом, с хитрым прищуром, – Серебряный, поступай с ними своим умом, мне эти черви не интересны. Только если кто из лесных, свияжских, мутить при нашем деле начнёт я это как нож в спину приму. И тогда ты, князь мой ближний, ответишь!
От Серебряного, не готового к такому решению царя, не скрылась лёгкая ухмылка Курбского, который уже стоял, держа под уздцы двух коней.
– Может верхом, государь? Пока князь Пётр тут управится с варварами осмотрим Круглую гору? —сказал Курбский преданно и присел на колено, сложив руки для подсадки царя на лошадь.
– Да, едем, Андрейка! – сказал Иван и они тронулись осторожным шагом вверх по тропе.
Серебрянный был ошарашен. То есть он всё разведал, отбил мальчишку, усмирил лесных, всех привёл сюда, а показывать гору царю будет Курбский! Да что он там ещё успеет наговорить! Князь взял богатырской рукой трясущегося ознобом Муркаша за шею, как кота за загривок, и рывком поставил на ноги.
– Муркашка-тварь! – прорычал Серебряный. – Я б тебе сейчас за людей моих и за измену самолично ноги вырвал и живьём в прорубь пустил! Да только царь доброту явил! Молись, гнида, славь царя Иоанна! Теперь слушай: оставляю тебя живым и стадо твоё паршивое. Здесь застава русская будет. Начнут тебя склонять казанские на смуту, на поход, на дело какое – сразу гонца на заставу с вестью для Серебряного. Через год, как Волга вскроется… смотри на меня, куда ты в ноги уставился! – не теперь как вскроется, а через год, когда вскроется, по весне всех людей лесных сюда приведёшь, от старика до новорожденного. Не только свой муравейник, а всех. Крестить вас будем. Запомни, год тебе на всё! И ещё запомни: царь мне над вами власть полную дал, больше милости спрашивать не буду. Ещё один твой претык – затравлю вас тут всех в лесах, как диких лис. – Серебряный отпустил Муркаша, а потом, подумав о чём-то, влепил ему в переносицу кулачный удар такой силы, что князёк запрокинул голову, шагнул назад и треснулся об лёд затылком и спиной.
– Фуфай, коня мне! Гони сыроядцев в шею и за мной, на гору! – скомандовал князь.
К осмотрю горы приступили в полдень. К этому времени подоспели воеводы Горбатый, Воротынский и Микулинский, которые привезли с собой двух писарей. Сотня стрельцов Василия, мастер Молога, Сергуля и двое взятых на всякий случай подмастерий дожидались приезда вельмож ещё с раннего утра. Сергуля, заставивший деда пережить несколько ужасных часов, был сначала расцелован, потом для порядка получил крепкий подзатыльник, потом снова поцелован в макушку и теперь стоял, прикрытый полой дедовой шубы, как от ветра. Хотя ветра не было и вообще сложно было представить, что ещё вчера вечером была ураганная метель. Простор, открывающийся взору, наводил на мысли о том, что гора эта и есть центр мироздания. Окружающие снежную равнину, покрытые лесом, холмы, отделяли снежную равнину от звеняще-синего неба торжественным гигантским амфитеатром. Снег пышными перинами переливался и искрился. «И впрямь нету белого цвета, как иконописцы говорят!» – подумал про себя Молога, как и все с восхищением созерцая это бескрайнее царство солнца и льда.
– Начинай говорить, Андрей! – распорядился царь. Курбский вышел вперёд с палкой в руке и стал рисовать на снегу.
– Государь! Гора эта похожа, не смейся, на продолговатую редьку, если её разрезать вдоль и положить на стол. Хвостик редьки смотрит туда, на северо-восток, в сторону Казани. Мы стоим здесь, ближе к редькиной попе, откуда ботва. Вот «ботва» эта, вот так – это земля. Летом по этой «ботве» добраться до Круглой горы можно пешком, петляя мимо болот и топей. По весне этот перешеек полностью под водой, до самого лета, пока большая вода не сойдёт. Вот, государь, меж нами и холмами, где деревенька наша обосновалась, это река Свияга. По другую сторону река Щука. А носик редьки указывает на Волгу. В половодье реки так сливаются, что не различить, сплошное море. Забираться на гору можно или вот с носика, или где мы. Везде в остальном обрывы, почти отвесные. Никто не живёт на горе. Черемисы лесные проводят тут свои обряды. Вот тут, в самой середине горы, у них капище, жертвенник.
– А где князь Пётр? – царь обвёл глазами своих спутников. – Поди сюда, ты что хотел сказать? Серебряный вышел вперёд. Курбский протянул ему палку и дружески улыбнулся, Серебрянный даже не посмотрел на него, приняв суровый вид.
– Батюшка наш, Иван Василич! Как воин говорю тебе. В чём беда была наша и предков твоих князей, светлая память, московских? Казань не близко. Пока от Коломны и Мурома войско идёт – это долго. Даже мне от Нижнего – долго. Передовые отряды уже под стенами, а пушки по ту сторону. Кормить трудно – съестные обозы приходят поздно. А от бескормицы болеют бойцы и мрут. Вот в этом году под лёд две арматы с ядрами ушли, людей сколько потопили. Как бы на этой горе обосноваться войском, передохнуть, дать обозам подойти. Коням дать отдых. Кузню бы иметь, печи хлебные, амбар. А отсюда на Казань один дневной переход, примерно две дюжины верст. Отсюда бы ударить дружно. Вот зачем я тебя, государь, сюда вёл.
– Не дело говоришь, Пётр Семёнович! – встрял воевода Горбатый. – Поганое место, людей тут варвары своим берендеям приносили. Не будет тут доброго, нет. Как можно в месте юдином православную крепость делать?
– А где отрок, который к горе ночью пришёл? – спросил вдруг царь. Все засуетились. Князь Серебрянный кликнул: «Васька, где зодчий с мальцом? Быстрее!». Перед царём вытолкнули Мологу и Сергулю. Курбский и тут всех опередил.
– Это, государь, сирота. Родителей сгубили при гирейском набеге, когда под Коломну казанцы пришли. Дед его Александр Молога, зодчий мастер из Напрудного, при себе держит, к делу приспосабливает. – дал пояснения Курбский, а Серебряный даже головой покачал: «Ну ловкач! Всё узнал и везде успел!».