Взятие. Русь началась с Рюрика, Россия началась со взятия!
Шрифт:
– Всем сердцем рада видеть тебя, Иван! – тепло произнесла Сююмбике. – Ты пришёл, настоящий…
Они встретились изучающими взглядами, возникла пауза. Иван скользил глазами по лицу и фигуре женщины, понимая, что он пока не постигает её образа. Что в общем, объяснимо. Чтобы почувствовать красоту Сююмбике нужно было сразу настроиться на восприятие другой породы человека. Она была безусловным воплощением Востока, всего прекрасно азиатского, тонкого как самый искусный завиток в декоре самаркандских мечетей. У Сююмбике было характерно вытянутое овальное лицо. Большие черные глаза, обрамлённые тонкими чёрными линиями бровей, были похожи на полумесяцы, потому не только верхние, но и нижние веки имели лёгкий изгиб вверх. Полные чувственные губы чуть выдавались вперёд, ровно настолько, чтобы быть прекрасными. Благородный носик имел изгиб, но до той грани, которую можно назвать горбинкой. Длинная и тонкая шея была чуть наклонена вперёд, отчего создавалось впечатление постоянного внимания к собеседнику. Волосы были собраны на затылке в замысловатую форму и заколоты крупными, на манер китайских, спицами. Тёмно-зелёное платье очерчивало изящную, почти подростковую фигуру. Из украшений на Сююмбике была только ниточка золотого браслета на правой руке, длинные замысловатые серьги и золотое кольцо без камня на среднем пальце, что резко отличало её от привычного облика мусульманских женщин, украшавших себя в старину максимальным количеством золотых бус, браслетов и колец. Отличали Сююмбике и манеры. При радикально восточном облике она держалась по-европейски естественно, обладала ясной русской речью без лишних чопорных оборотов.
Сделав несколько лёгких шагов, она приблизилась к всё ещё молчащему, не понимающему как себя вести, Ивану.
– Позволь принять твою одежду, государь! – проговорила она и тяжёлая царская шуба соскользнула в её изящные ручки. – Сделай милость, садись со мной на ковёр и не побрезгуй тем, что припасла моя служанка.
Иван опустился на ковёр, подогнув под себя одну ногу. Напротив, изящно сложившись, разместилась Сююмбике.
– Из южных земель Франции мне привозят удивительное белое вино, государь. Оно немного шипит и пенится, как будто разговаривает. Всего три бочонка, только для самых ценных гостей! – Сююмбике налила в высокие серебряные стаканы вино и южный аромат разлился вокруг.
– Мы почитаем вина Греции, царица. – ответил Иван, всё же принимая из рук наполненный сосуд.
– Это потому, что на Москве ещё не умеют ценить тонкие вкусы Европы. Вам ещё чужда нега, вы молодые дерзкие воины.
– Царица Сююмбике, ты хотела видеть меня, врага своего, который с мечом и огнём пришёл в твои земли. Мне это странно! – сказал Иван, и сделал два больших глотка.
– Я мать царя и вдова царя. И земли мои родные на юге за Итилью, широкие степи до уральских гор и поселения, богатые китайским шёлком. Хотя Казань мне стала родной, ведь я здесь с 12 лет.
– И всё же? Ты не ответила.
– Мне предсказано, что ты покоритель. Твой портретик привёз нам в Мангытский юрт посол отца твоего, Данилка. Ты там маленький совсем. Мне нагадали, что ты мой покоритель! – сказала Сююмбике и весело засмеялась.
– Ты морочишь меня, Сююмбике? Я не пойму тебя! – нахмурился Иван, чтобы скрыть неловкость.
– Я Сююк, зови меня так. Важное имя побережём для церемоний.
– Что ещё нагадали тебе твои колдуны? Будущее предсказали? Казань упадёт или устоит?
– Само ничего не упадёт, даже грушеньку потрясти надо, чтобы грушки самые сладкие упали. Судьба ханства решена столетия назад, а кто достоин будет, тому Казань и отдастся. Ты будешь настырным – тебе достанется, кто-то другой – значит другому! – игриво улыбалась Сююмбике. Иван и понимал, и не решался до конца понять восточную красавицу. Тут Сююмбике встала и подошла к висящему на одной из стен юрты гобелену.
– Посмотри, какая работа. По заказу покойного Сафы во Фландрии сделали. Тут всё про основание Казани. Подойди, государь! Иван встал на ноги и почувствовал приятную облачность, окутавшую голову после выпитого стакана.
– Занятная шпалера! – сказал царь. – Про эту историю я ведаю. Сказано и писано, и про котёл-казан, который утопили, и про змея Зиланта. Не видал я только, чтобы магометане людские изображения на стены вешали.
– Ты много видел магометан вблизи, государь? Ты знаешь их изнутри? Говорят, что и в тебе есть кровь Чингиса, это правда?
– Будет тебе, Сююк…
– Присмотрись вот к этой собачке, Иван. Видишь, собачка убитая лежит, а хан рядом плачет…, – Сююмбике показала снова на гобелен но не успела договорить.
– Я достаточно присмотрелся, Сююк, – сказал Иван шёпотом и взял красавицу за обе руки. Она посмотрела Ивану в глаза и прижалась всем телом. Он провёл по лопаткам, по тонкой шее, выдернул из причёски заколки и прямо в руки ему упали длинные черные волосы.
– Я никогда не держал в руках ничего подобно нежного! – шепнул Иван, уткнувшись в волосы и вдыхая незнакомый запах благовоний. – Какие у тебя волосы… – прошептал Иван.
– Какие? – сказала она нежно и негромко.
– Необыкновенные и… тяжёлые… – тут его руки осторожно, но настойчиво повернули её голову и две стоящие фигуры слились в одну, в жаркий, изучающий, требовательный поцелуй. Боясь нарушить чувство биения сердца красавицы, Иван осторожно повлёк её к ложу. Она совсем не сопротивлялась, но и не способствовала, когда Иван разоблачал её, осторожно снимая мягкие разрисованные сапожки, штанишки, обнажал соски и припадал к ним губами. Царём же владели совершенно незнакомые чувства и совсем незнакомые запахи. Чужие, но манящие, притягательные запахи, сводящие с ума.
Он в свои 20 лет знал уже много женщин. Для хозяина московских городов и весей не было преград взять любую девку, и даже замужнюю барыню. Со временем это стало обычным делом, как сорвать и надкусить яблоко, а если кислое – выбросить и сорвать другое. С любовью и нежностью он относился только к своей белокурой жене, светлой и чистой Настеньке. Но это было другое, это было хоть и приятно, но как-то законно и слишком правильно, почти идеально.
Сейчас, в объятиях тонких рук Сююмбике, Иван ощущал необыкновенное. Она ничего особенного и не делала, просто отдавалась. Но отдавалась так самозабвенно и так всецело, что каждый её вздох или нежный стон приводил Ивана в сладкий экстаз. Руки молодого сильного мужчины скользили по нежному по-детски телу, сжимали хрупкие косточки бёдер, ласкали коленки, маленькие грудки, сильно, но не до боли вцеплялись в ключицы и шею. А в голове носилась буря мыслей! Под ним была одна из красивейших женщин мира! Царица, которой обладали и которую желали многие великие владыки. И она вот, его! Иван чувствовал себя всесильным, бессмертным, мифическим божеством! И это сознание обладания переполняло сердце восторгом уже даже больше, чем само осязание обнажённой красоты, пока не переполнило и тела не содрогнулись в последних сладких судорогах.
Ночь была долгой. Они стали смелее и взаимные проникновения стали так естественны. В коротких перерывах между объятиями Сююмбике смеялась, болтала о каких-то мелочах, засовывала Ивану в рот спелые виноградины и дольки мандаринов.
– Сююк, что ты хотела сказать про собачку? Вертится у меня в уме: Собачка. Хан плачет. – прошептал Иван.
– Да это старая сказка. Когда выбирали место для основания Казани должны были убить первого встречного. Такие города на костях стоят вечно. Как Рим, например, на костях Рэма. Попался навстречу сын хана. Его пожалели, убили и закопали собачку. Вот хан и плачет, от радости, что сын живым остался. Ерунда это всё, старинные байки.
– Я должен ехать, Сююк. Скажи Дине, чтобы проводила меня.
– Я увижу тебя снова, родной?
– Конечно, я не смогу теперь тебя не видеть. Cегодня, с тобой, я понял, что значит жить! – отвечал Иван, уже натягивая сапоги.
– А когда я тебя увижу? Скажи, когда?
– Я дам знать, Сююк. – Иван наугад протянул руку к штофу, стоящему на низком столике. Запах привычного хлебного напитка ударил в нос, но именно это было ему сейчас очень нужно. Налив и в три глотка осушив чарку, Иван двинулся к выходу.