Взятие. Русь началась с Рюрика, Россия началась со взятия!
Шрифт:
– Мы тут с дружиной князя Серебряного прошлись, чтобы не было на чём плавать казанцам, чтоб не мешали большой стройке! – пояснил Сергуле сидевший рядом стрелец с разорванным рукавом кафтана. Он, оказывается, уже некоторое время что-то рассказывал Сергуле, но мальчику было не до того.
Федю, метавшегося в горячке, сгрузили с подводы у избы отца Макария.
– Боже милостивый, Фёдор! Как кто ж тебя? Изверги! – услышал за спиной причитания монаха Сергуля, спускавшийся к реке. К лодке, на которой приплыли они сюда почти два дня уже назад, так и стояла, привязанная к наклонённой к воде толстенной иве. Сергуля опустил в воду руки, немного поболтал ими, потом с удовольствием умылся. Отвязал лодку, толкнул её в воду и одновременно, широко шагнув,
– Это сколько же ты там у отца Макария дел-то переделал? Ну, с добрым утром, внучек! – приветствовал Сергулю дед. – Ты чего такой битый, с мальчишками подрался?
– Да, повздорили, – кивнул Сергуля.
– Ну не беда, заживёт! Да и помиритесь! Пошли к мысу!
Стрижок тоже был рад возвращению хозяина и, подпрыгивая, сопровождал деда и внука до самого обрыва.
– Красота! Ты посмотри, какая красота! – сухой обычно на эмоции Молога даже раскинул руки, как будто хотел обнять открывающуюся перед ним картину. С Волги, в лучах утреннего солнца к Свияге заходили десятки парусных судов и плоты, плоты до самого горизонта.
– Дьяк Выродков целый город по реке сплавляет, молодец! – восхищённо с глубоким вздохом сказал Александр Иванович. – Ты, Сергуля, быстро в кухню, каши тебе дадут, сбитня там, хлеба утрешнего. Мастеровые уж отобедали. И на стройку, работы невпроворот, а ты всё прохлаждаешься!
– Ааа, мастера уже новое место для стройки выглядывают?! Хотят успеть, пока не заняли! – подошёл сзади Василий с явным настроем шутить и веселиться. – Куда засмотрелись? А, корабли, плоты. Что ваши корабли? Гляньте, как из-за горы дым стелется, это под Казанью князь Серебряный с дружиной погулял. Вам что, стучи себе по бревну. А мы вот, чтобы казанцы напасть не смогли, да подгадить такому зодчеству, посад у них да все струги пожгли. Теперь не сунутся, даже если бы хотели. Нее, умён да крут наш князь Пётр.
– Ты в вылазку на Казань ходил? – удивился Молога.
– Нет, Иваныч. Князь только со своей дружиной и «детьми боярскими» – сынами бояр да воевод ходил. Кабы нас с Сергулей взяли, мы бы хана с ханшей на веревке привели, да, племянник?
– Наверно, да, – кивнул Сергуля, не меняя тяжёлого взгляда.
– Ух, Василий! Пузо вперёд после каши гороховой, смотри не лопни, защитник! – хлопнул его по животу Молога.
Ну, дядя Саша! – не ожидал стрелец. – Кабы кто другой, я бы…!
– Давай, давай, Вася. Охранять есть что – видишь, сколько труда сделанного, по реке пришло. Смотри в оба.
– Ну все себе взяли правило, указывать сотнику. То бояре, то воеводы, то мастеровые уже кажут… – ворчал добродушно Василий, спускаясь к реке, где за два дня уже была устроена широкая пристань. Сергуля поплёлся к кухне, по дороге протирая топорик сорванным пучком травы.
Плач Сююмбике
Мой милый Иван, властелин земель, вод, городов, войск и каждодневных дум моих!
Сююк, которая старается не плакать, вспоминает тебя каждый день и каждую ночь. До встречи с тобой самым счастливым подарком небес было рождение лучезарного Утямыша, моего солнечного сыночка. После нашей волшебной ночи у меня появилось ещё одно воспоминание. Когда меня касался и ласкал ты, настоящий муж, желающий меня, а не золота и власти моего отца. Разве можно сравнить горячее биение твоего сердца с целыми годами, проведёнными в замужестве? Сначала меня в 12 лет купили для Джан-Али, который меня даже не коснулся. Потом подарили пятой женой доброму, но старенькому Сафе, который, никак не обидел меня, потому, что видел всего четыре раза в жизни. И только ты наполнил меня жизненной силой, но этой силы мне нужно ещё. Твоя Сююк очень скучает и верит, что ты снова придёшь. Мне нужна твоя сила, мне нужна твоя храбрость, которая однажды привела тебя в мои объятия. Мне нужна надежда на встречу. Когда я увижу тебя? Дай мне весть и надежду!
Тогда
Несчастный Шах-Али, толстый человечек с большой головой и рысьими ушами, наивно думал, что я достаюсь ему в жёны как приятный дар к ханскому престолу и решил овладеть не своим немедленно. Но, вылитый ему один раз в лицо горячий кофейник, сильно огорчил и ожесточил твоего наместника. Власть свою Шах-Али на беках и мурзах показывает. Касимовские силой забирают жён и дочерей не только знатных, а и простых посадских людей. Говорят, что увозят в село Шигалеево для потехи нового хана. А может сами с ними тешатся. Вот дочку бека Отучева вернули обратно люди Шах-Али, а она через два денька в Казанке утопилась. Лесные князьки и вожди-сыроядцы в веру Исе Христу обратились и на поклон да за подарками в Ивангород Свияжский ходят. Злые люди в Казани ходят и по домам сидят. Что им думать? Что в бедах их виноват поставленный из Москвы дурковатый мстительный хан и что царица и хан-дитя не могут быть им защитой? Куда обратят они свои глаза и ноги за помощью?
Это всё печалит меня. Рано или поздно Шах-Али перестанет терпеть и озвереет совершенно. Или на смену ему придёт другой, кто тоже захочет сделать царицу Сююмбике игрушкой, а царевича товаром для обмена. Хочу? чтобы знал ты, ненаглядный Иван, что Сююк принадлежать больше никому не будет, и что хочет только одного. Хочет увидеть тебя, своего храброго и сильного льва пока видят глаза, почувствовать, пока чувствуют руки и поцеловать, пока губы ждут твоего тепла и наполнены любовью. В каждом ударе сердца думы о тебе.
Иван свернул и отложил письмо. «Как же жарко натоплено! В Чудовских садах уже отцвели вишни, уж кипят белой пеной яблони, а они всё топят!» – подумалось царю с раздражением.
– Игнатий! Прикажи не топить! – крикнул царь и расстегнул ворот шёлковой рубашки.
– Батюшка-государь! Мамки великой княгинюшки Анастасьи велят топить жарче! – появился невесть откуда на зов хозяина царский слуга.
– На кой?! Жара на Москве стоит такая, что пожару только ждать!
– Так княгинюшка на сносях, разрешится скоро! Они сетуют, что маме и дитю сыровато в палатах будет. Радости то какой ждём! Наследника! – прихлопатывал языком Игнатий.
– Сыровато им в липовых срубах да на белокаменных подклетах! Бабье племя! Игнатий! Ночёвку готовь в тереме на Арбате! Княгине знать того не нужно, пусть с мамками и няньками в тепле сидит, а то замёрзнет! – сказал царь отрывисто, с нескрываемым раздражением, и погрузился в думы. Жена Анастасия была хороша, чиста и покорна. Она и не видела в жизни своей никого и ничего, кроме своего милого Ивана. Вся жизнь царицы заключалась в ожидании, когда царственный муж придёт, взглянет, одарит словом, а может быть приласкает. Она была красива и нежна, но Ивана сейчас раздражало даже упоминание о жене. Ему казалось, что кремль с палатами и светлицами, с лицами благообразных дьяков и чинных бояр – что всё это висит на ногах гирями. А если бы кто-то заикнулся сейчас о жене или, не дай Бог, показался кто-то из её дворни, Ивану казалось, его разорвёт изнутри от ярости.