Взыскующие неба
Шрифт:
Они разговаривали обо всем - точнее, Кромальхад больше спрашивал, боясь сказать лишнее, а Гильдас отвечал. Что за человек Коломба и какова его вера, как устроен мир, кто в нем самый сильный... Кромальхаду мучительно хотелось это знать. Прежний мир - мир Иного Народа - отверг его, а то, что было открыто Гильдасу, пугало Кромальхада. Он знал, что туда ему нет входа; половина Иной крови властно звала его назад, туда, где пустое серебристое небо озарялось сполохами Дикой Охоты, а холмы пели голосом Морриган. "Что мне делать? Кто я?" - безнадежно спрашивал себя Кромахи. Он уже почти смирился с тем, что заперт в человеческом теле и обречен жить среди смертных - долго-долго, может быть, до самого конца, каким бы ни был этот конец. Но что потом? Что потом? "Нуаду, примешь
Нуаду молчал.
"Ты сын человека", - сказал когда-то Старейший.
"Будь проклята человеческая кровь во мне!" - отвечал Кромахи.
Поначалу он смирился со Скарой, как пленник смиряется с темницей, откуда нет выхода до самой смерти. Гильдас скрасил ему безрадостное заточение - а потом Кромальхад научился улыбаться, видя его.
Однажды весной Гильдас спросил:
– Хочешь пойти со мной в Байл?
– Зачем?
– спросил Кромальхад.
– Скоро день, когда наш Бог призвал своего Сына к себе на небо.
– И тот взлетел к нему?
– живо спросил Кромальхад.
Гильдас улыбнулся.
– Да, можно и так сказать.
– И в Байле расскажут, как можно человеку летать без крыльев?
– не унимался Кромальхад.
Гильдас вздохнул.
– Я же говорил тебе... если бы Сын Божий хотел, чтобы Его ученики научились летать, Он бы взял их на небо сразу. А они, когда Он вознесся к Своему Отцу, разошлись с великой радостью. Понимаешь?
Кромальхад серьезно задумался.
– Я понимаю, - наконец сказал он, нахмурившись.
– Они радовались тому, что увидели своего бога живым. Но в этом нет ничего удивительного, Старейшие тоже умеют воскресать.
– Они радовались тому, что узнали истину и стали свободны. А еще они должны были выполнить свое предназначение здесь, на земле. Заслуженная награда всегда лучше незаслуженной.
Кромальхад помрачнел... видно было, что ему хотелось о чем-то спросить, но он не решался.
– Там, в Байле, будет говорить Коломба?
– Нет. Может быть, его ученик.
– Тогда, пожалуй, я останусь здесь.
Ему хотелось крикнуть: "Свободны? Люди не могут быть свободны, они - рабы своего хрупкого тела, своей недолгой жизни. Они ни над чем не властны и ни в чем не вольны. Какую истину мог открыть им Йеса, сын бога и земной женщины? Если его мать была смертной, значит, он знал, как тяжело быть слабым и беспомощным; но если его отец был богом, значит, Йеса умел облегчить себе это бремя. Если он поделился этим знанием с людьми, он и вправду велик... Какая тайна может быть выше для того, кто обречен на страдания, телесную дряхлость и смерть?".
– Какой главный закон у вашего бога?
– спросил Кромальхад.
Гильдас задумался... он, видимо, подбирал слова. Наконец он ответил:
– Возлюби Бога и возлюби ближнего своего, как самого себя.
– И всё?
– И всё.
"Конечно, они открывают самые сокровенные тайны только посвященным. Это правильно", - подумал Кромальхад и успокоился. Вслух он повторил:
– Пожалуй, тогда я останусь здесь.
В Байле Гильдас задержался дольше, чем рассчитывал. Он думал остаться только на Вознесение, а потом вернуться в Скару, но в Байле ждали отца Уисдина с Айоны, и Гильдаса словно толкнуло... Он чувствовал, что Кромальхад не находит себе места, что он из тех людей, которые не знают покоя и вечно бродят по земле в поисках ответов на самые сложные вопросы. "Может быть, - думал Гильдас, - отец Уисдин скажет что-нибудь такое, что обрадует Кромальхада. Уисдин не только мудр, но и добр... еще никому он не отказал в совете. Может быть, он объяснит мне, как утешить друга".
Гильдас решил непременно дождаться гостя с Айоны. Он, конечно, немного покривил душой: ему захотелось бы послушать ученого отца Уисдина, даже если бы он не надеялся спросить у него совета. В конце концов, в Скаре не было своего священника, хоть местные христиане и поговаривали о том, чтобы пригласить к себе кого-нибудь, пускай молодого и ничем не прославленного, если община разрастется хотя бы до пятнадцати человек. Конечно, не всем везет так, как жителям Драмма, чей священник, отец Андра, однажды исцелил слепого, но ведь нужно с чего-то начинать. Может быть, их пастырю суждено будет прославиться именно в Скаре?
Гильдасу очень хотелось побыть среди собратьев по вере.
Отец Уисдин с Айоны прибыл на Вознесение и пообещал остаться до Троицы. За трапезой он беседовал со слушателями; а когда отец Уисдин отправлялся на короткий отдых или на службу - в честь большого праздника и именитого гостя в Байле служили по-монастырски, непрерывно - тогда люди собирались и продолжали говорить друг с другом. Одни жили в доме князя, другие ночевали, как странники, по семьям, из милости - но Байл гудел разговорами, и всюду, где сходились двое или трое, там был Христос. Так, во всяком случае, казалось Гильдасу.
Байл не походил на Скару. Во-первых, здешний князь был христианином, и веру Патрика и Коломбы вслед за ним принял почти весь его клан. В этом большом поселении - вдвое, если не втрое больше Скары - веры отцов и дедов по-прежнему придерживались лишь несколько семей. Здесь, как и в Скаре, была своя Мудрая - но была и своя церковь, и собственный священник, и даже школа, совсем как на Айоне, под рукой Коломбы. Конечно, воинов здесь тоже хватало - никто не сказал бы, что Байл беззащитен, что его мужчины, как монахи, предпочитают книгу оружию - но в большом зале пели хвалу не только тем, кто мог перепить десятерых и притащить на плечах живым связанного вепря. Здесь, как и в Скаре, вечерами горланили и бахвалились дружинники, но любили здесь и остроумные негромкие беседы, и живое книжное слово, и занятное наставление. В Скаре мирного книжника, пришедшего говорить о Боге, приняли бы почтительно, как требует закон гостеприимства, но, вздумай он обратиться к князю с поучением, ответом ему была бы снисходительная усмешка... Старый Макбрейн, опытный воин, держал ворота открытыми для всех, кто являлся в его крепость с добром, и не препятствовал своим людям принимать любую веру, какую им вздумается, хотя сам склонен был считать Патрика и Коломбу, в лучшем случае, чудаками. "Сила моя - в Нуаду", - с гордостью говорил он. Однажды, лет десять назад, схватился с ним пришлый проповедник, взявшийся разъяснить старому князю, что Йеса заповедал любить врагов, но добился лишь того, что князь, любуясь своей силой, тогда еще отнюдь не шедшей на убыль, взял боевой топор и одним ударом, на глазах у побледневшего гостя, развалил пополам дубовую доску. "Вот что будет моим врагам! Пусть приходят, да возлюблю их!" - со смехом сказал он.
Не с того - думал Гильдас - ох, не с того нужно было начинать разговор... Владыка Скары, искренне развлекавшийся кровавой войной кланов, немало удивился бы, если бы ненавистные Комгаллы сложили оружие. Больше всего он боялся утратить телесную силу - силу, которая позволяла ему перепить десятерых и притащить на плечах живым связанного вепря.
Здесь, в Байле, ненавидели кровавые распри, хоть и принимали их как неизбежное - но и только. Князь, как положено, расставлял дозоры и следил за надежностью крепостных стен, но он изгнал бы любого, кто ради похвальбы вздумал бы искать ссоры и лелеять былую вражду - и сам не стал бы хвататься за топор, чтобы доказать собеседнику свою правоту. Он и так знал свою силу. Лорд Байла, принявший слово Патрика и Коломбы, просто знал, а потому с тонкой улыбкой слушал споры, разводил тех, кто чересчур горячился, и был спокоен - так же спокоен, как отец Уисдин.
Гильдас завидовал этому удивительному спокойствию. Слишком тяжело ему было в Скаре, где вечно приходилось отстаивать свою силу против сильных - против тех, кто смотрел на него со снисходительной улыбкой, когда он в очередной раз не засиживался на пиру у князя или отговаривался недосугом.
В Скаре Гильдас с особой остротой чувствовал свою слабость. Там он был вечно как в плену, среди недобрых, насмешливых чужаков. Хотя, видит Бог, он любил Скару, любил как мать... а отца искал где-то в другом месте.