Взыскующие неба

Сергеева Валентина

Почти семьдесят лет он прожил один - сам собирал хворост, сам носил воду, сам себе стряпал на очаге, и не только похлебку из кореньев. Хотя он мог бы добыть и оленя, но предпочитал кроликов и куропаток - такую добычу, которую можно ухватить самому, не прибегая к оружию. В человеческом обличье он охотиться не любил.

Он был сыном воронихи из свиты Морриган и смертного. Его матери предстояло дать жизнь ребенку, а не птенцу, и человеческое тело оказалось слишком слабым, чтобы оправиться после родов. Мальчика вырастили птицы Морриган. Так появился на свет бессмертный перевертыш, получеловек-полуптица - Кромахи,

повелитель ворСн. Он был достаточно силен, чтобы подчинить себе двоюродных братьев, хотя и недостаточно, чтобы командовать родными.

Старик сидел, глядя на огонь, над которым в котелке булькала похлебка. Он даже не дрогнул, когда открылась дверь, дохнуло холодом, и на пороге встал рослый одноглазый молодец - Ураган из свиты Бадб. Ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться о низкую притолоку. Старик невозмутимо помешал ложкой в котелке.

– Я за тобой, Кромахи, - гулко сказал Ураган.

– Я знаю.

Брызнули искры, и рядом встала высокая светловолосая женщина - Гроза, сестра Урагана.

– Возьми с собой то, что сочтешь нужным, и пойдем, - приказала она.
– Тебя ждут.

– Я предпочту унести ужин, причем в желудке. Не зря же я потратил полдня, чтобы вытащить из дымохода треклятый камень.

Ураган и Гроза промолчали. Они неподвижно стояли у порога, пока старик неспешно хлебал суп и обгладывал птичьи косточки. Нуаду неспроста прислал за ним этих двоих: именно Урагану Кромахи был обязан своим изгнанием семьдесят лет назад, и, если бы ему теперь вздумалось заупрямиться, брат и сестра, не усомнившись, притащили бы его силой. Вспылив однажды на пиру из-за очередной шутки бойкого на язык Кромахи, великан заметил, что негоже сыну ворСны и смертного задирать нос перед Старейшими. Кромахи немедля перекинулся и клювом выбил Урагану глаз, за что и поплатился: Нуаду изгнал его из свиты, несмотря даже на заступничество Морриган. Кромахи, впрочем, не возражал: ему нравилось уединение. И вот теперь он некстати напомнил Старейшим о себе.

Старик встал, опираясь о посох.

– Я готов.

– Ты стареешь, Кромахи. Теряешь хватку, - насмешливо сказал Нуаду.

Старик с посохом поклонился, насколько позволил окостеневший стан, и ничего не ответил, но черных прядей в его волосах стало заметно больше. В углу зала захлопали крылья, и на плечи ему опустились две вороны. Только тогда на губах старика показалась улыбка, как будто он встретил любимых друзей. В следующее мгновение вместо старика перед Нуаду стоял невысокий темноволосый мужчина лет тридцати, худощавый, горбоносый, с глубоко сидящими глазами, с угрюмой складкой на лбу, в простой одежде охотника. Таково было излюбленное телесное обличье Кромахи. Почти до пола тяжелыми складками спускался черный плащ, схваченный на плече серебряной пряжкой в виде птичьего крыла, по шее до ключицы змеился шрам - еще одно воспоминание о бурных годах молодости. Тогда Кромахи сошелся в смертельном бою за молодую ворону по имени Морна с вожаком стаи. Старик не уступал ему в силе, и его кривые когти, похожие на рыболовные крючья, чуть не разорвали Кромахи горло. И все-таки он добыл себе красавицу Морну, и летал с ней два лета, пока ее не растерзала белая сова.

Кромахи ненавидел сов.

Старейший нахмурился, махнул рукой - внезапным порывом морозного ветра с плеч Кромахи сорвало плащ, сбросило друзей-ворон. Слышно было, как они хлопали крыльями, пытаясь устоять против бешеного напора, который трепал их, как палые листья. Кромахи устоял.

– Не шути со мной, Крылатый, - предупредил Нуаду, опуская руку.

– Ты вызвал меня на суд?
– спросил тот.

– Не знаю, Кромахи, - искренне ответил Старейший.
– Зачем ты напал на Патрика?

– Я не нападал на Патрика. Только на тех мальчишек, сыновей Коннахта. Я их не трогал, а эти три щенка затолкали мне камень в дымоход. Они обидели немощного старца.

Нуаду чуть заметно усмехнулся. В человечьем обличье Кромахи был опасным противником, даже если не прибегал к колдовству.

– Их следовало проучить. Зачем Патрик за них заступился?
– продолжал Кромахи.
– Справедливо ли это?

– По-твоему, ты недостаточно проучил их тем, что гнал до самого отцовского замка и от ужаса они чуть не свернули шею на горной тропе?

– Зачем Патрик за них заступился?
– упрямо повторил Кромахи.
– Это мое дело; зачем Патрик встал у меня на пути?

Нуаду вновь вскинул руку, и Крылатый замолчал. Спорить со Старейшим можно было лишь до поры до времени, а потом ответом мог быть уже не порыв ветра, а удар молнии. От такого не оправился бы и Кромахи, повелитель ворСн.

– Это ты заступил дорогу Патрику.

– Но...

– То, что пришло на эти земли, - сильнее нас. С ним нельзя враждовать, нельзя спорить.

Нуаду помолчал.

– Ты человек, - наконец выговорил он.

С губ Кромахи сорвалось хриплое отчаянное карканье.

– Я Ворон!

– Ты сын человека.

Кромахи опустил голову.

– Моя вина, что я позволил растить тебя здесь, - продолжал Нуаду.
– Если бы ты вырос среди своего народа, ты не презирал бы людей.

– Я их не презираю. Мне нет до них дела.

– Ты их не знаешь.

– Да. Разве это преступление?

Нуаду вздохнул.

– Послушай, Кромахи. Ты наложил проклятие на тех, кто этого не заслуживал, и вынудил силу, с которой нам не следует враждовать, исправлять твой промах. Ты дал понять, что мы слабы. Тот, кто имеет власть лишать жизни, не должен действовать впопыхах.

– Было бы лучше, если бы один из мальчишек сломал себе шею со страху, когда удирал от меня?
– резко спросил Кромахи.

– Да. Было бы лучше.

Кромахи снова тихо каркнул, и над его головой несколько раз хлопнули крылья. Друзья - Фиах и Фиахна - не решались приблизиться, напуганные гневом Нуаду, но давали понять: мы здесь, рядом.

– И что теперь?
– спросил он.

– Ты уйдешь к людям. Довольно одиночества, Кромахи. Живи среди людей. Тебе нужно учиться.

– Это навсегда?

– Пока я не решу иначе.

– Мне...
– Кромахи нагнулся за отлетевшей застежкой плаща, скрывая внезапно подступившую слабость.
– Мне придется отказаться от Даров Морриган?

– Да, но не вполне. Сделать тебя обычным человеком мне не под силу, но ограничить тебя в Дарах я могу. Лишь трижды за то время, пока ты будешь жить среди людей, я дозволю тебе превратиться в птицу. Используй этот Дар только при крайней надобности.

– А если я сделаю это в четвертый раз, что будет со мной?