Я Береза, как слышите меня
Шрифт:
Принесли больного. У ассистентов Георгия Федоровича от волнения дрожали руки. Кто-то из фашистов громко утверждал, что самый лучший врач из России не выше немецкого санитара. А доктор Синяков, еле держась на ногах, бледный, босой, оборванный делал резекцию желудка. Движения его были точными, уверенными, и присутствующие поняли, что в экзамене этому хирургу нужды нет.
После операции, блестяще проведенной Георгием Федоровичем, немцы ушли. Остались французы, англичане и югославы. Они стоя приветствовали эту первую победу в плену русского доктора.
– Вам только надо лучше выглядеть, коллега. Надо иметь хороший вид, заметил югослав Брук.
–
– сказал единственное слово, которое знал по-русски, Павле Трпинац и пожал Синякову руку.
Трпинац, как агитатор, стал рассказывать в лагере о русском докторе. Из всех блоков потянулись к Синяку за исцелением: он воскрешает из мертвых! И Георгий Федорович лечил прободные язвы, плевриты, остеомиелиты. Делал операции по поводу рака, щитовидной железы. Каждый день по пять операций и более пятидесяти перевязок! Доктор страшно уставал, но сознание того, что в бараках ревира лежит более полутора тысяч раненых и больных, не давало ему покоя.
Посредине лагеря за колючей проволокой и под охраной часовых находился так называемый ревир, или просто лазарет. В ревир однажды и привели вновь прибывшего в лагерь пленного Синякова. Доктор очень удивился, увидев здесь, в этом аду, в этой стационарной фашисткой душегубке, хирургический стол, скальпель, бинты, йодоформ и другое. Не сон ли это? Он понимал: лазарет - не от гуманизма. Просто пришло время, а это был конец 1944 года, наша армия уже вступила в Европу, когда фашисты уже не могли убивать всех пленных. Фронт пожирал дивизии гитлеровцев. Германия позарез нуждалась в рабочей силе, но заключенные, живущие в адских условиях, умирали сотнями, тысячами. Такое положение стало невыгодным рейху. Поэтому и оборудовали лазарет.
Правда, имелась и еще причина в создании лазарета. Пленные - разносчики болезней, а фашисты, как огня боялись инфекций в своей густонаселенной стране. Поэтому при малейшем подозрении болезни - туда, в ревир, за третий ряд колючей проволоки. И вот тогда перед комендантом Синяков не испугался угрозы, он вновь повторил свое требование... В конце концов гестаповцы разрешили доктору Синякову и Трпинацу лечить меня.
Сумерки. Со скрипом открылась дверь, и как призрак вошел немецкий фельдфебель.
– Ого! Здесь уже покойником пахнет, - сказал он, раскуривая сигарету, потом склонился над нарами и, ошеломленный, воскликнул:
– Тысяча чертей! До чего живучи эти русские ведьмы! Дышит... Живого места нет, а дышит!
От меня действительно пахло покойником. Сильные ожоги на лице, руках, ногах покрылись гноем. Впоследствии это меня спасло от грубых рубцов на местах ожогов.
– Заходи!
– сказал фельдфебель стоявшему у двери человеку.
Это был "русский доктор" - так называли в лагере военного врача 2-го ранга Георгия Федоровича Синякова.
Русский доктор
Доктор Синяков, выполняя поручения подпольной организации русских военнопленных, готовил побеги. В лазарете, где он работал, всегда находились человек пять - шесть ослабленных военнопленных, которых следовало подкормить перед побегом, помочь насушить сухарей на дорогу, достать часы или компас.
Первый побег был устроен в лагере весной 1942 года. Тогда убежало 5 человек, из них трое - летчики. На всю жизнь запомнился Синякову один из этих беглецов - паренек лет двадцати трех. Доставили его в лагерь в очень тяжелом состоянии, с отмороженными пальцами обеих стоп, высокой температурой. Самолет этого летчика был подожжен и сбит в глубоком тылу врага, сам он выбросился на парашюте. Больше двух суток шел лесом и отморозил ноги: унты у него сорвало еще при прыжке из самолета. Выбившись из сил, решил передохнуть, забылся во сне, и тогда на летчика набросились две немецкие овчарки.
В лагерный лазарет его привезли гестаповцы. У него была большая скальпированная рана головы. Синяков гестаповцам сказал, что у пленного повреждения костей черепа и мозга, что он без сознания. Синяков понимал - на другой же день немецкие врачи легко обнаружат его обман, но шел на это сознательно.
Ночью вместе с санитарами Георгий Федорович заменил летчика умершим от ран солдатом, а ему ампутировали половину стоп, так как уже начиналась гангрена. И вот, выздоровев, летчик научился ходить, а затем совершил побег. Для доктора это была еще одна победа.
Как-то к Георгию Федоровичу нагрянул встревоженный охранник с переводчиком из заключенных и заорал:
– Немедленно к коменданту!
В лагере не спорят. К коменданту так к коменданту. Почему только такая спешка? Дело оказалось и впрямь неотложным. У сына одного из гестаповцев в трахею попал какой-то предмет - не то пуговица, не то еще что-то. Никто, собственно, толком не знал, что же все-таки проглотил парнишка. Мальчишка задыхался, гасла в нем жизнь, требовалось немедленное хирургическое вмешательство, но все врачи отмахивались - бесполезно! Тогда вспомнили о русском докторе. Вспомнили о том, что этот чудо-врач в лагерной обстановке, без нужного инструмента и без помощников исцелял безнадежных больных. Конечно, он русский, представитель "низшей расы", но выбора у нацистов не было.
А был ли выбор у доктора Синякова? Ведь гестаповец сказал ясно: "Умрет сын - убью?.." Если бы приказали оперировать отца гестаповца, садиста, отъявленного негодяя, он без колебаний сказал бы: "Нет!" Но тут - ребенок. Пусть немец, но все же ребенок, не виноватый в том, что родитель его - фашист. Ребенок, которому, в этом не сомневался Синяков, уготована совсем иная судьба. И он согласился оперировать. Причем немедленно.
Чудо свершилось. Человек, шатающийся от постоянного недоедания, каждый день испытывавший физические и моральные страдания, но сумевший сохранить светлый разум и свое искусство, спас мальчика. И когда смерть отступила от того, произошло другое чудо. Мать ребенка, "чистокровная арийка", надменная и чванливая, встала на колени перед русским доктором и поцеловала его в руку, только что отложившую в строну инструмент. Вот с этих пор он и получил кое-какую независимость и право высказывать свои просьбы. Словом, немцы допустили доктора Синякова и профессора Трпинаца лечить меня.
Еще не зная, кто эти люди, я, едва увидев их, поняла- передо мной свои. Георгий Федорович и Павле Трипинац не только лечили, добывая для меня медикаменты, они отрывали от своего скудного лагерного пайка хлеб. Не забыть мне никогда этой человеческой щедрости! Помню, как Трпинац то сам принесет галет, то подошлет своего соотечественника Живу Лазина, крестьянина из Баната, с мисочкой фасоли. Ведь все пленные, кроме русских, получали продовольственные посылки и медикаменты от Международного Красного Креста. Советский Союз вышел из членов этой организации. Сталин сказал тогда: - У нас пленных нет, а есть предатели... Когда Трпинацу удавалось добыть сводку Совинформбюро, он поспешно надевал халат, совал часовому сигарету, чтобы тот пропустил ко мне, и быстрым шагом входил в камеру.