Я боялся - пока был живой
Шрифт:
– Какое восстание? Все восстания уже произошли. Восстание побило другое восстание, а это восстание раздавила гусеницами танков армия, а теперь два генерала в отставке, весьма популярные в народе, возглавили десантные части, взяли под контроль все важнейшие стратегические точки, в том числе и банк. В город, для обеспечения спокойствия и гарантий конституции, входит южная армия, которую некогда возглавлял один из генералов, армия, имеющая боевой опыт.
– Ты что это затеял?
– Это не я, это ты затеял. А мы только прекратили, вот и все. Военный переворот не состоялся,
– Да это же - клоунада!
Иван Ильич только рукой махнул на брата. Подошел к двери и скомандовал:
– Генерал устал. Проводите его на закрытую дачу, пускай отдыхает. Да охрану поставьте понадежнее - пускай хорошенько отдыхает...
Глава двадцать пятая
Когда мы добрались до дома, откуда нас пару часов назад провожали, мы застали там Нинель и Лену, сидевших на диване в обнимку, заплаканных и расстроенных.
Оказалось, что они все время смотрели телевизор, и где-то в хронике показали несколько раз подряд двор, где лежали наши друзья.
Лена узнала Ванечку по костюму.
А по так и не выключенному телевизору, выступал известный всей России Генерал:
– Президент наш был старенький, не выдержал, дедушка, я же предупреждал. Теперь, что мы имеем? Теперь мы имеем порядок. Теперь я пришел. Я буду краток: воров - стрелять. Теперь будет так. Чего с судами возиться? Украл - отвечай тут же. Чтобы был порядок. А порядок люди хотят. Устали люди бояться. Дадим порядок. Комендантский час. Мародеров - стрелять на месте. Со всеми прочими - разберемся. Враги народа будут судимы. Народом, разумеется. Пока мы не разберемся, кто и на чьи денежки работал, прекращен выпуск газет и журналов. Какие будут выходить - мы решим при помощи народа. Пускай народ решает. Потом. А пока пусть будет меньше, да лучше. Главное - порядок. А это я вам обещаю. Потерпите временные неудобства - все уладим.
– В этой стране постоянно только что-то временное, - вздохнул Арнольдик.
В это время в двери позвонили.
Мы с Арнольдиком привычно схватились за оружие.
Оказалось, что приехала мама Леночки и Ванина мама, привезли с собой детей. Им кто-то позвонил и сообщил о горе в их семье.
Дом сразу наполнился слезами и запахом валерьянки.
Мы потоптались, чувствуя, что мы здесь явно лишние в эти минуты. Не сговариваясь, мы потихоньку вышли в прихожую, где нас догнала Леночка.
Она бросилась на шею Нинели и сказала сквозь слезы:
– Милые мои, простите, я не виню никого из вас, нисколечко и не жалею о том, что отпустила Ванечку. Но я не могу... Не могу...
– Милая моя девочка, - сама плача, пыталась успокоить ее Нинель.
– Мы тебя очень любим и очень благодарны и тебе и Ванечке. Мы еще обязательно придем, а сейчас иди, тебе надо побыть с родными...
Эпилог
Я ехал на коляске, а по бокам меня шли Нинель и Арнольдик. По нашим с Арнольдиком закопченным мордам текли слезы.
Нинель свои уже выплакала и теперь шла, глядя куда-то поверх дороги...
По улицам мимо нас гремели гусеницами танки яркой пестрой раскраски. На броне сидели солдатики в выгоревшей под нездешним солнцем форме.
По улицам проходили патрули в камуфляже, с нашивками с белыми медведями, рычащими тиграми, скачущими лошадьми.
У стен лежали неубранные трупы, в основном штатские. Стрельба почти прекратилась, и через трупы перешагивали осторожно люди с ведерками и рулонами бумаги под рукой. Рулоны эти оказались плакатами, которые эти люди расклеивали по стенам, прямо над головами убитых.
На всех плакатах были изображены два известных отставных генерала. Оба в штатском, они смотрели прямо на прохожих.
Надписи на плакатах гласили:
"ЗА ДЕМОКРАТИЕЙ НЕ НАДО ХОДИТЬ НА ВЫБОРЫ! ДЕМОКРАТИЯ - ЭТО МЫ!"
Лицо одного из генералов напоминало портрет орангутанга. С низеньким лбом, волосами от бровей, вывернутым носом и маленькими пустыми глазами. На лице было полное отсутствие всякого присутствия мысли. Второй выглядел просто как самодовольный дурак, каковым он, скорее всего, и был...
– Может, попробуем попасть домой?
– спросила Нинель Арнольдика.
Тот глядел задумчиво в небо, по которому плыли пятна копоти, потом повернулся к Нинель и сказал:
– Знаешь, дорогая, я всю жизнь считал, что про любовь написано огромное количество, просто масса книг. И только теперь понял, что это совсем не так. Все эти книги - про чувственность, про страсть, про измены, про влюбленность, про что-то еще, я не знаю, но не про любовь. А про любовь во всей огромной мировой литературе написана всего-навсего одна единственная книжка, которая скромно затаилась в этой массе. Это, конечно же, Гоголь, "Старосветские помещики". Вот это действительно - Любовь. Сохраненная и охраненная.
Он помолчал, подошел ко мне, хотел что-то сказать, но только молча пожал руку...
Я сидел в своей коляске и смотрел в спину уходящим под руку двум милейшим и отважнейшим старичкам...
Потом я понял, что очень хочу есть. Я огляделся, заметил, что отдельные граждане идут через дорогу, через подземный переход на другую сторону улицы, чтобы вернуться оттуда с авоськами, заполненными в магазинчике, и на робко притулившимся рядом с этим магазинчиком самопальным рыночком.
Аккуратно держась за перила я съехал в переход, встал около стены, положив перед собой пустую коробку из-под ботинок.
А сам, нисколько не заботясь о сборах, задремал.
Очнулся я оттого, что было тихо. Я огляделся и заметил, что сердобольные граждане стараются обойти меня по противоположной стенке, делая вид, что не хотят тревожить мой сон.
Я заглянул в коробочку. В коробочке было пусто.
Пришлось загнусавить:
– Гражданы! Уважаемые гражданы! Помогите кто чем может заслужонному человеку. Я сплю днем в трубах крематория, которые не успевают остыть за ночь!
Я блажил и вспоминал Скворцова, Павлушу, Васю, Федю, Сашу Перышкина, Ванечку, Другого Васю, Лысого, всех, всех, всех, кого мы потеряли. И я вспоминал тех мальчишек, которых мы укладывали напротив наших друзей...