Я был Цицероном
Шрифт:
— Хорошо.
— Ну, тогда до завтра, — проговорил я и повернулся, чтобы уйти.
— До завтра? — удивился Мойзиш.
— Да, у меня будет для вас еще одна пленка. Уже есть…
— Но у меня пока нет денег, — сказал он взволнованно.
Я пожал плечами:
— Что ж, заплатите позже.
Я ушел из немецкого посольства тем же путем, каким пришел сюда. Пролезая через отверстие в заборе, я уже был богатым человеком.
Мара не спрашивала, откуда у меня взялись деньги. Я купил ей одежду в самом фешенебельном магазине
— А что, если кто-нибудь из наших знакомых увидит нас здесь? — забеспокоилась Мара.
Я успокаивающе махнул рукой.
Я купил Маре дорогие духи, о которых она давно мечтала, роскошное белье.
Она много пила, и иногда это вызывало у меня отвращение.
Мы сняли дом на холмах Каваклидере.
— Ты на турецкую секретную службу не работаешь? — как-то спросила меня Мара.
— Я никогда не говорил, что работаю. Это была твоя собственная идея.
— Я не хочу, знать, откуда эти деньги.
— А я бы тебе все равно ничего не сказал. Наш уютный домик был хорошо меблирован, устлан мягкими коврами. Холодильник всегда был полон, а из радиоприемника все время лилась танцевальная музыка. Ни один кавас в Анкаре не имел собственного дома. Я не удержался и повесил на двери табличку со словами «Вилла Цицерона».
Однажды я поймал Мару роющейся в гардеробе и в ящиках стола.
— Деньги не здесь, — ехидно сказал я.
Пойманная с поличным, она нисколько не смутилась. Даже засмеялась и обняла меня.
Я хранил деньги в своей комнатке в английском посольстве — предпочитал больше полагаться на беспечность англичан, чем на Мару. Я прятал деньги под ковром и наслаждался, ступая по ним.
Моя вторая встреча с Мойзишем была короткой. Я отдал ему пленку, на которой были сняты документы Московской конференции, а он мне — револьвер.
— Вы служили у господина Енке? — спросил он.
— Если господин Енке говорит так, нет сомнения в том, что это правильно.
— Он утверждает, что вы были кавасом шесть или семь лет назад.
Это неверно. Шесть лет назад господин Енке был еще в Стамбуле. Я же был его слугой в Анкаре. Он, видимо, не хочет говорить, что я был у него слугой в посольстве. Брат его жены, Риббентроп, мог бы в таком случае выяснить, не обманывал ли я Енке так же, как обманываю сейчас английского посла.
— Господин Енке знает о чем говорит, — ответил я Мойзишу.
— Господин Енке никак не может вспомнить ваше имя.
— Я искренне сожалею об этом, — спокойно ответил я.
— Ваше имя?
— Когда господин Енке вспомнит, я тоже вспомню. Мойзиш явно хотел узнать, кто я такой.
Они дали мне кличку Цицерон — имя римлянина, известного своим красноречием. Господин фон Папен считал, что документы, с которыми я знакомил его, были так же красноречивы.
Однажды Мара нашла револьвер.
— Иногда ты меня очень пугаешь, Эльяс, — сказала она.
— Отныне называй меня Цицероном, — ответил я.
Она как-то глупо посмотрела на меня. Слово «Цицерон» еще могло бы для нее что-то значить, если бы это было название марки виски.
— Теперь
Позже я узнал, что немцы долго сомневались в достоверности переданных мной документов. В Берлине отказывались верить тому, что я имел доступ к таким важным документам.
Однако много лет спустя я прочитал в мемуарах фон Папена:
«Достаточно было одного взгляда, чтобы сказать, что передо мной фотография телеграммы из английского министерства иностранных дел своему послу в Анкаре, Форма, содержание, фразеология не оставляли никакого сомнения в подлинности документа. Он состоял из серии ответов министра иностранных дел Антони Идена на вопросы сэра Хью Нэтчбулл-Хьюгессена, поставленные им в другой телеграмме, где он просил указаний, касающихся некоторых аспектов политики Англии, и прежде всего в отношении Турции».
Господин фон Папен ссылается здесь на телеграмму, сфотографированную мной в то самое время, когда он встретился с сэром Хью Нэтчбулл-Хьюгессеном на приеме у президента по случаю турецкого национального праздника.
Но Берлин долгое время не верил мне. Лишь много месяцев спустя, когда все кончилось, оказалось, что Берлин обманывал меня.
Количество банкнот под моим ковром быстро увеличивалось. Тридцать тысяч фунтов стерлингов, сорок пять тысяч, семьдесят пять тысяч… Я давно уже перестал считать пачки денег, которые передавал мне Мойзиш. Мне никогда и в голову не приходило, что немцы могут обманывать меня.
Я стал заботиться о своих руках и регулярно делал маникюр. После бритья в парикмахерской — я давно перестал бриться сам — мне всегда делали массаж лица.
К Маре я стал относиться с заметным презрением.
— Я так мало вижу тебя, — жаловалась она.
— Я очень занят, — отвечал я.
— Это неправда. Я видела, как ты входил в вестибюль гостиницы «Анкара Палас».
Мара стала ворчливой.
Собственно говоря, Мара уже мало чем могла мне помочь. Мне теперь незачем было ходить в дом мистера Баска. Все, что меня интересовало, находилось в посольстве в пределах моей досягаемости. Мара еще сильнее впала в уныние и стала пить еще больше.
— Тебе не следует так много пить, — говорил я ей.
— Не твое дело…
Мы теперь жили как кошка с собакой. Частые перебранки портили мне настроение, и потому я старался как можно меньше попадаться ей на глаза.
Я теперь часами сидел в своей комнате в посольстве, положив ноги на желтый ковер и обтачивая ногти. Самый лучший портной Анкары сделал мне костюм, но я не мог рискнуть появиться в нем в посольстве. Я время от времени тайно надевал его и восхищался собой.
Я нередко думал о своем будущем и решил со временем переехать в Бурсу. Бурса находится у подножия горы Улудаг. Она основана еще Ганнибалом. Известна своими горячими источниками. Природа и климат Бурсы напоминают Швейцарию. Вот уж где действительно можно отдохнуть. Там никто не стал бы интересоваться моим происхождением.