Я был Цицероном
Шрифт:
— На приеме у президента послы представляются в алфавитном порядке названий государств. Вы понимаете, что это значит?
Я слишком долго был кавасом и понимал, что это означало.
— Они представляются в порядке французского алфавита: первым посол Allemagne, затем Anglettere, то есть первым немецкий посол, затем английский, — продолжал сэр Хью Нэтчбулл-Хьюгессен. — Я встречу немецкого посла. Когда господин фон Папен появится в зале я буду ждать у входа. Мы поприветствуем друг друга едва заметным наклоном головы, не глядя в лицо. Таков
— Все это очень печально, ваше превосходительство, — позволил себе заметить я.
Неожиданно сэр Хью издал какой-то сухой, короткий звук. Он, очевидно, вспомнил что-то веселое.
— Несколько лет назад, когда я находился в Пекине, сын Папена был другом моей семьи. Мы были в хороших отношениях… — Он снова засмеялся: — Как бы это выглядело, если бы вдруг вы появились в немецком посольстве с маленьким подарком для господина фон Папена?
У меня остановилось сердце. Уж не попал ли я в ловушку? А вдруг меня видели входящим в немецкое посольство? Эти мысли заставили меня покраснеть до корней волос.
Но сэр Хью громко засмеялся.
— Что вы так испуганно смотрите на меня? — спросил он. — Я только вспомнил, что турецкий национальный праздник является также и днем рождения моего коллеги фон Папена. Ему сейчас шестьдесят четыре года, если мне не изменяет память. Будь это мирное время, я, естественно, поздравил бы его. Но теперь время военное. В этом году ему придется обойтись без английского подарка.
Я еще раз удостоверился, что форма на сэре Хью сидела правильно, и заставил себя улыбнуться. Но вскоре мое настроение изменилось. Самообладание вернулось ко мне.
Впервые после того, как я ушел из немецкого посольства, я почувствовал, что у меня есть силы для достижения намеченной цели.
Мне было искренне жаль сэра Хью. В своей парадной форме он выглядел очень симпатичным. Как только он ушел, я поспешил в его комнату с фотоаппаратом, который был спрятан в пылесосе.
На следующий день после полудня я был свободен, поскольку работал в праздник.
Я встретился с Марой. Мы гуляли по бульвару Ататюрка, глядя на витрины магазинов. Мара не знала, что у меня должен был состояться решающий телефонный разговор.
— Вчера я впервые фотографировал в посольстве, — сказал я ей.
— В посольстве?! — удивленно воскликнула она, словно я сказал ей нечто такое, чему нельзя было поверить.
— Да, в комнате сэра Хью. Я открыл красные ящички, стоявшие на его столе, и сфотографировал две телеграммы. — Звук моего собственного голоса успокаивал мне нервы. — Я сделал копии ключей, — продолжал я. (Их сделал слесарь, который работал со мной много лет назад в транспортном отделе Стамбульского муниципалитета.)
Мару охватил панический ужас, когда она представила, что со мной могло произойти.
— А что, если бы в комнату вошел посол?! Я самодовольно улыбнулся:
— Он был на приеме у Иненю. Я положил телеграммы на
Часы показывали без пяти минут три. Мы остановились у телефонной будки.
Я был слишком возбужден, чтобы заметить человека, который направлялся к нам.
Это был Маноли Филоти, повар английского посольства. Он был очень любопытен и потому захотел познакомиться с Марой.
— Какой чудесный день! — воскликнул он. — Как поживаете? А почему бы вам пе познакомить нас?
Он начал прихорашиваться и через мгновение залил нас потоком болтовни, стараясь произвести впечатление на Мару. Затем стал рассказывать о любимых блюдах посла и хвалить свою кухню.
Вскоре Мара и Маноли начали обсуждать способы приготовления различных блюд. Мне же в этот момент хотелось послать их обоих к черту.
Было ровно три часа. Я изобразил па лице жалкое подобие улыбки:
— Мне сейчас нужно позвонить по телефону, а ты, — обратился я к Маноли, — расскажи тем временем Маре, как ты готовишь баклаву.
Маноли громко засмеялся и заметил:
— Ха-ха-ха! Звонить другой девушке!
Я скрылся в телефонной будке. На лбу у меня выступили капли пота. Набрав номер немецкого посольства я спросил Мойзиша. Когда он ответил, я произнес условную фразу:
— Говорит Пьер.
Мойзиш вел себя так, будто мы были старыми друзьями.
— Буду рад видеть вас сегодня вечером, — сказал он. Я ответил, что также буду рад встретиться с ним.
Затем он положил трубку. В будке было невыносимо душно. Я рывком открыл дверь и жадно вдохнул свежий воздух.
Итак, немцы приняли мое предложение.
От волнения меня трясло как в лихорадке. Я чувствовал, что это был самый ответственный момент в моей жизни.
Я с презрением посмотрел па Маноли, этого самодовольного кухонного чародея. Ему наверняка и не снилась такая сумма, как двадцать тысяч фунтов стерлингов. Я взял Мару за руку:
— Нам нужно идти.
Маноли улыбнулся — решил, что я ревную.
В тот день, когда я звонил Мойзишу, закончилась Московская конференция союзников. Она продолжалась с восемнадцатого до тридцатого октября.
Министерство иностранных дел Англии по телеграфу своевременно информировало английского посла о решениях, принятых в Москве. На конференции среди других проблем рассматривались следующие вопросы, решение которых привело бы к быстрому окончанию войны:
1) скорое вторжение во Францию; 2) оказание усиленного давления на Турцию с целью вовлечь ее в войну до конца этого года; 3) оказание давления на Швецию с целью создать в этой стране авиационные базы союзной авиации.
Сэр Хью получил инструкции оказать на турецкое правительство максимально возможное давление. Его также информировали о том, что по пути из Москвы мистер Антони Иден остановился в Каире, где он хотел встретиться с Нуманом Менеменджоглу, турецким министром иностранных дел. Встреча намечалась на четвертое ноября.