Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика
Шрифт:
Новый, 1943 год встречали небольшими пирушками в землянках, повзводно.
В условиях обороны, когда солдаты и офицеры, по нашим понятиям тех времен, находились в терпимых условиях, редко кто выпивал выдаваемые ежедневно свои 100 граммов водки сразу. Большинство водку сливали во фляги и, когда ее там было несколько сот граммов, устраивали маленькие организованные выпивки. Надо заметить, что за всю войну у нас не было случая, чтобы кто-нибудь напивался допьяна. Во всяком случае, я такого не знаю. Соответственно, шло приготовление и к встрече Нового года. Выпивка была, закуска тоже – хлеб.
Командир дивизиона, предварительно выпив, тоже решил отметить эту дату. На гаубичной батарее было четыре осветительных снаряда, и он решил их использовать. Ровно в 12 часов ночи был дан залп осветительными снарядами. А когда ракеты повисли над немецким передним краем, прогремел залп из восьми пушек и четырех гаубиц. Так мы использовали свой недельный лимит снарядов.
В январе мне посчастливилось 10 дней провести в Доме отдыха, организованном при одном из армейских госпиталей. Это был первый и последний случай за все четыре года войны. И побывало в нем из нашего полка всего два человека: командир орудия второго дивизиона и я.
Дом отдыха находился в каком-то общественном здании, в двух километрах от поселка. Дисциплина была воинская. Ежедневные поверки. Даже ночью проверки. За отлучку выписывали и отправляли в часть. И все-таки мы находили возможность улизнуть в город. Делать там, конечно, было нечего, а все-таки приятно было почувствовать себя человеком, посмотреть на девушек, а то и поговорить с ними.
Однажды вечером, когда нам было запрещено отлучаться, мы вдвоем с писарем строевого полка побывали с девушками в кино. В другой раз девушки увели нас в деревню в 4 километрах от поселка, откуда мы вернулись в Дом отдыха уже после подъема и чуть было не попали в число штрафников. На наше счастье, дежурный офицер оказался сердобольным человеком. Но больше всего мне запомнились два эпизода, говорящие о поведении или, скорее, о положении женщин в годы войны. То, что девушки нас повсюду через окна, чаще всего знаками или голосом, приглашали в дома, это было в порядке вещей. А в один день произошло событие неординарное.
На улице с нами поздоровалась (мы были вдвоем) и заговорила прилично одетая и не дурная собой женщина лет тридцати. Предложила нам пойти в кино. Сказала, что у нее есть подруга, которая тоже скучает одна. И она нам «с великим удовольствием» составит компанию. А пока в кино идти рано, предложила посидеть у нее дома. Нам надо было убить время, и мы согласились. Не успели мы переступить порог дома, как на нашу знакомую обрушился поток ругательств. Мужчина и женщина, как потом выяснилось, свекор и свекровь нашей знакомой, кричали на нее, что она забыла находящегося на фронте мужа и не уделяет внимания ребенку. А невестка, ничуть не смущаясь, хлестко отбивалась и, взяв нас под руки, увела из дома. Мы были настолько поражены случившимся, что потеряли дар речи. А наша знакомая, ничуть не смутившись, всю дорогу нам втолковывала, что старики прожили жизнь, а мы молоды, и им нет дела до того, как мы живем. Говорила, что ее подруга живет одна и после кино мы проведем время у нее. В вестибюле кинотеатра она быстро нашла свою подругу, но та не отпускала локоть старика – капитана интендантской службы. Так и осталась наша знакомая ни с чем.
Другой случай. Девушки увели нас в деревню в четырех километрах от поселка. Засиделись за полночь и в поселок пришли уже под утро. В Дом отдыха идти рано, нас сразу поймает дежурный – надо бы вернуться к подъему. Солдаты побегут в уборную. Мы снимем и накинем на плечи шинели, смешаемся с солдатами и с ними проскочим в палату. Но где бы провести эти три часа до подъема? И нам повезло. В центре поселка у магазина стояла большая очередь за водкой. Чтобы получить водку по талонам, жители занимали очередь еще с вечера. Как только поравнялись с очередью, одна молодая женщина в шлеме летчика бросилась наперерез и, взяв нас под руки, с ходу предложила пойти к ней домой. По дороге она рассеяла наши опасения о возможной встрече с родителями или свекровью, рассказала, что она живет одна, но и вторая пара будет составлена – у нее дома живет подруга. Вошли в комнату и в недоумении остановились. На полу вдоль одной стенки на соломенной подстилке спали дети. Шесть головок детей. Заметив наше замешательство, наша знакомая объяснила, что ее детей только четверо, а двое – подруги. Подруга тоже оказалась здесь.
У стола стояла высокая, лет тридцати пяти, женщина в халате и чистила картошку. И тут же на стуле сидел годовалый ребенок. Нам было предложено раздеваться и ложиться в постели. Постели были в разных комнатах. Хозяйка объявила, что, пока мы спим, она купит причитающуюся ей по карточкам водку. «И тогда будет все…» – сказала она и убежала. «Приказ» мы выполнили, но долго лежать не смогли. Сон не шел. Во-первых, нас беспокоила самовольная отлучка, а во-вторых, на нас напали полчища клопов. Быстро оделись и, доложив второй хозяйке, что мы очень торопимся, покинули гостеприимный дом. Надежды хозяйки не оправдались. Можно представить разочарование вернувшейся домой молодой женщины.
Хочу коснуться вопроса о нашем отношении к поступкам женщин. Мой приятель был старше меня на четыре года, был женат и имел ребенка. На фронт он пошел в начале войны. Наши койки в Доме отдыха стояли рядом. Мы много говорили о довоенной жизни. Говорить о войне никому не хотелось. Да и после войны десятки лет о войне говорить было не принято. Так вот Николай, по профессии агроном, очень много говорил о ботанике, о сельском хозяйстве. Его любимая тема – как поднять урожайность зерновых. Не обходили в разговорах и женщин. У него был в этом деле опыт, и он много рассказывал о своих отношениях с женщинами в свои студенческие годы и уже женатым. При этом никогда не отзывался о них негативно. Много говорил о жене, характеризуя ее самым лучшим образом. Но это было до вышеупомянутых мною эпизодов. После них Николай свое мнение о женщинах изменил. Он стал все чаще о чем-то задумываться, а то, вдруг обрывая совершенно другую тему разговора, говорил: «А ведь и моя жена может вести такой же образ жизни…»
Десять дней пролетели незаметно, но их было достаточно, чтобы научиться курить и приучиться к комфорту пятнадцатикоечного теплого общежития с чистыми простынями и сну без сапог и шинели. Не меньше недели, вернувшись в часть, пришлось опять привыкать к холодной сырой землянке, земляным нарам и сну вповалку, не снимая сапог и фуфайки или шинели.
После непрерывных наступательных боев, больших переходов и потерь тихую жизнь в обороне мы считали раем. Выполняли охранную службу и углубляли знания по специальностям, ну и, конечно, изучали марксизм-ленинизм. По каждому слову вождя – два часа занятий. Потерь в войсках не было. Артиллерийские дуэли не велись. У нас был жесткий лимит на боеприпасы, а редкие артналеты и одиночные обстрелы нашей обороны немцами успехов не имели. Мы хорошо окопались и не демаскировали себя. Помню только один случай, когда на немецкой стороне в непосредственной близости от окопов появилась автомашина. Одна наша батарея открыла огонь и разбила ее. Постоянную же работу немецких пулеметов мы в расчет не брали, да и результатов они не имели.
Как-то командир дивизиона, вернувшись из штаба полка, вызвал к себе начальника разведки дивизиона капитана Бенедиктова и приказал провести разведку с целью взятия «языка». Разведку было приказано провести помкомвзвода разведки старшему сержанту Митягову.
Несколько суток, не отрываясь от стереотрубы, изучали передний край противника. Искали уязвимое место. Остановились на одном блиндаже в системе траншей. Лощинка позволяла незаметно подползти к проволочному заграждению, да и расположено оно было подальше от немецких окопов. Дождавшись безлунной ночи, группа из 8 человек в белоснежных маскхалатах с обмотанными бинтами автоматами двинулась в путь. Все, затаив дыхание, ждали результата. Все тихо. По расчетам, группа уже должна быть на месте. Но вот автоматная очередь. Осветительные ракеты и очереди трассирующими пулями с обеих сторон. Разведка вернулась ни с чем. К счастью, и без потерь. Митягов рассказал, что проволочное заграждение разрезали удачно. Немцы всегда вешали на проволочное заграждение пустые консервные банки, которые при малейшем прикосновении к проволоке звенели. В этом случае сигнал не сработал или часовой зашел погреться. Группа захвата вплотную подползла к траншее. Оставалось только преодолеть бруствер окопа, но часовой у блиндажа открыл автоматный огонь, и ничего не оставалось, как отходить под защитой огня группы прикрытия.
Я уже упоминал, что наши и немецкие траншеи были расположены так близко, что немцы из своих окопов ежедневно сообщали нашим солдатам, чем их будут сегодня кормить. Они знали звания и фамилии всех командиров подразделений, стоявших перед ними, и, как бы хвастаясь, часто об этом говорили нашим солдатам. Солдаты так долго близко и мирно стояли друг перед другом, что стали пользоваться полным доверием. И как-то ночью произошло невероятное. Ночью часовые переднего края, наш и немецкий, договорились и поменяли автомат на шапку-ушанку.