Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика
Шрифт:
Вечером поступил приказ «По машинам!». Двинулись на северо-восток и остановились только в районе Белостока. Дивизия выведена из боев в резерв. Это значит – впереди получение пополнения и учеба.
Прибалтика
Два месяца без боев прошли незаметно. Учеба, несение караульной службы, приведение в приемлемый вид обмундирования. Время пролетело так быстро, что в памяти не осталось ничего сколько-нибудь заметного.
В первых числах августа – погрузка в эшелоны. Везут на северо-восток. Едем не торопясь, с остановками на станциях. Иногда с большими. На железнодорожной станции Бологое стояли так долго, что офицерам разрешили сходить за несколько километров на рынок в Бологое. Вернувшись,
После Бологого нас привезли в Осташков. Весь день любовались красотами природы. Небольшой городишко на высоком берегу чудесного озера. Ночью двинулись дальше. Прошел слух, что едем во Псков, но недалеко от Пскова разгрузились и пошли на запад. 61-я армия была передана 3-му Прибалтийскому фронту. Немцы же были где-то недалеко от Рижского залива. Шли без приключений. Самолеты не беспокоили.
В бой вступили чуть западнее Лигатне. Дивизия наступала на Сигулду, город в 40 километрах северо-восточнее Риги. Противник, сначала отступив, на подступах к Сигулде оказал сильное сопротивление.
Дивизия рассредоточивается. Батареи дивизиона занимают огневые позиции. Мы, разведчики и топоразведчики, идем на наблюдательный пункт. На пути фольварк. Дом и надворные постройки от боев не пострадали. Решили зайти в дом, время у нас было. Большая комната с богатой отделкой. Паркет. Полированная мебель. Рояль. В центре комнаты – большой круглый стол. Диваны и кресла с резными спинками и ножками. На полу лежат картины, целые и порванные, в рамах и без них. Обивка диванов и кресел красной кожей сорвана или порезана на мелкие ленты. На столе стоит огромных размеров фарфоровое блюдо, накрытое картиной. Поднимаю картину. На блюде – человеческие испражнения. Кто-то поднял крышку рояля и выругался. В рояль тоже было насрано. Так нищие дикари принимали культуру и богатство.
Шел четвертый год войны. До этого мы шли по своей территории. Война проходила по деревням. Основная масса солдат, да и офицеров тоже была из деревень, и подобной роскоши они никогда не видели. Для них было обыденным, когда во всей деревне не было ни одной уборной или бани. Когда вся семья ютилась в одной крохотной хате с земляным полом и одними нарами без постельных принадлежностей на всю семью. Это было в порядке вещей. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь кого-нибудь осуждал за скотскую жизнь нашего населения. Но вот люди увидели другую жизнь. И так ее приняли наши солдаты. Дальше я напишу, как я, не сдержав себя, ударил офицера, громившего дворец.
Не могу не отметить еще одно важное для нас событие того дня. Покинули фольварк и только подошли к одиноко стоящему на скошенном клеверном поле сараю, как противник встретил нас залповым огнем. Метрах в сорока от нас, при первых разрывах, из-за валка клевера высоко подскочил заяц и тут же упал. Как только минометный налет кончился, я отправился, чтобы его подобрать. Заяц был без головы и хвоста и казался не менее пуда весом. Осколком ему начисто отрубило голову по шее и хвост. Других ранений не нашли. Мы были голодны, и заяц оказался кстати. Тут же его ободрали, разложили в сарае костер и устроили пир.
И еще одно отступление. На маршруте нашего движения по латвийской земле меня поражало, как отличалась жизнь латвийских крестьян от наших. Что мы видели в наших деревнях, думаю, каждому известно. То же, что есть и теперь, только помноженное на военную разруху. У латышей, которые за короткое время вхождения в Страну Советов еще не вкусили всех прелестей колхозной жизни, все было по-другому. Ухоженные пашни, сенокосы и пастбища, часто окаймленные живой изгородью из подстриженного кустарника. В хлевах по пять-семь коров. Солдаты рассказывали как сказку, что, когда хозяйку дома попросили их покормить, она сказала, что сама бедная, у нее только пять коров. Солдаты не могли понять, почему
Пока не наступили затяжные бои, военфельдшер дивизиона ст. лейтенант медицинской службы И.М. Гусев решил организовать помывку личного состава, и старшина управления дивизиона ст. сержант Защепин организовал баню.
Восточнее фольварка был кустарник, за ним убранное овсяное поле. На нем установили палатку, сшитую из пяти солдатских плащ-палаток. Установили на кирпичах бочку с вырубленным в боку отверстием. Вода была рядом – кто-то еще раньше выкопал несколько ровиков для укрытия, а поскольку место было низкое, то ровики заполнились водой. Ею и воспользовались устроители бани.
Первыми пошли помыться офицеры, начальник связи капитан Шило, старший лейтенант медслужбы Гусев, старший лейтенант ветслужбы Батреддинов и лейтенант Ковалев. Ничто не предвещало грозы. Артиллерия, как наша, так и противника, молчала. Наши посчитали, что кустарник надежно скрывает место помывки от противника, но, видимо, немецкие наблюдатели засекли дым от котла, и в то самое время, когда офицеры разделись, на поле вокруг бани стали рваться мины. Одеваться было некогда, попрятались в ровиках, чуть ли не доверху наполненных водой. Когда налет кончился, быстро помылись и стали одеваться. И только теперь обнаружили, что нет лейтенанта Ковалева. Решили, что Виталька – так его звали старшие по возрасту офицеры – попал под мину. Бросились искать и в одном из ровиков – только голова была над водой – обнаружили посиневшего и дрожавшего то ли от холода, то ли от страха Ковалева, привели в палатку и отогрели горячей водой. Ковалев к нам прибыл из резерва, где он находился после госпиталя по случаю контузии. Был он самый молодой, ростом низкий, щуплого телосложения и больше чем на 17 лет не тянул. Пребывание на фронте для него было великой мукой. Он очень боялся и не скрывал этого, а когда его спрашивали: «Виталий, это у тебя после контузии?», он, не задумываясь, отвечал: «Нет, это у меня с рождения».
6 октября, после артиллерийской подготовки, батальоны поднялись в атаку. Когда наша артиллерия перенесла огонь вглубь, было уже светло. Наступающие и обороняющиеся были укрыты плотной дымовой завесой разрывов мин и снарядов. Пулеметный, автоматный и винтовочный огонь сливался в сплошной гул боя. Противник стал отходить. Надо было и нам менять наблюдательный пункт. Меня вызвал начальник штаба, где я в то время находился, и передал приказ командира дивизиона майора Грязнова явиться к нему. Со мною вызвались пойти по каким-то ему одному известным делам парторг дивизиона мл. лейтенант Воинов и, чтобы оказать помощь легко раненному разведчику, ст. лейтенант медслужбы Гусев.
Противник ведет артиллерийский и минометный огонь по атакующей пехоте. Шальные пули пролетают, кажется, у самого уха, но мы уже давно знаем, что уклоняться от «пиф», создаваемых пулей, не надо. Звук пули мы слышим, когда она уже пролетела. До наблюдательного пункта оставалось метров двести. Я шел слева. Правее меня, локоть в локоть, Воинов, а справа – Гусев. Внезапный взрыв мины ротного миномета в одном метре левее меня и одновременно – тупой удар сзади под колено правой ноги. Бессознательно бросаюсь бежать. Делаю несколько шагов, нога подламывается, и я падаю. Оглянулся назад: Воинов и Гусев лежали недалеко друг от друга. Подбежали разведчики с НП. Пока Гусев делал перевязки мне и Воинову, который был ранен в живот, вызвали штабную машину. Боль в ноге появилась уже после того, как я упал. Не знаю, сколько времени нас везли до медсанбата, но хорошо помню, что Воинов за это время не издал ни одного стона. Машина остановилась. Открыли задний борт. Первым уложили на носилки и унесли Воинова.