Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика
Шрифт:
Использовали мы все средства передвижения. Автомашины, грузовой, железнодорожный транспорт, где-то ехали на военной бричке и даже на платформе узкоколейной железной дороги. Можно себе представить, что нам пришлось пережить. Это была первая половина января.
Солнце уже над горизонтом. Мороз градусов пятнадцать. Нас четыре человека. Я со своим товарищем, младший лейтенант, мужчина лет тридцати. Видно, что не кадровик. И девушка лет двадцати, литовка, с большим хатулем (большой платок со связанным углами, в каких переносят грузы цыгане), едет к себе домой в Вильнюс. Чтобы не замерзнуть, бегаем, подпрыгиваем, делаем нехитрые гимнастические упражнения, вроде похлопывания себя по плечам в пустом двухосном железнодорожном вагоне с открытыми воротами. Воротное полотно отсутствует. По километровым столбам считаем: до Вильнюса осталось восемнадцать километров. Впереди по ходу поезда видим огромную вспышку, озарившую горизонт. И сразу же за ней вторую. Затем один за другим два громоподобных взрыва. Поезд замедлил ход, а затем и совсем остановился. Из вагонов стали выпрыгивать пассажиры, обмениваться мнениями, что произошло. Кто-то побежал к паровозу, узнать, когда поедем. Доложили, что поезд дальше не пойдет.
Быстро сгущаются сумерки. Поезд стоит в поле. Никаких строений нет. Только километрах в полутора видна деревня или хутор. Предлагаю своему попутчику попытаться отогреться в хате. Отошли метров на сто, обернулись. Младший лейтенант у вагона отплясывает чечетку. Жалко, замерзнет мужик, не доживет до утра в сапогах и шинели. Предлагаю пригласить и его. Николай не возражает. Зовем. Не раздумывает и бежит по нашему следу. У вагона остается одна девушка. Жалко, замерзнет, бедная. Приглашаем и ее. Тропы нет, идем по целине, хорошо, что снег не глубокий. Впереди промелькнул и погас огонек. Значит, жилье обитаемо. Долго стучим в дверь и в окна, наконец, кто-то подошел к окну. Уголок занавески приоткрылся, а затем мужской голос спросил: «Кто?» Объяснили. Нас впустили в хату. Тепло. Хозяин – старик (по нашему понятию, а так мужчина лет 50–55) и его жена – старуха того же возраста. Попросили чем-нибудь покормить. Мы уже забыли, когда ели. Хозяйка засуетилась, разожгла на припечке костерок, стала что-то разогревать. Мы сняли шинели, сидим на лавках, отогреваемся. Хозяин готовит для нас постель. Принес охапку соломы и расстилает ее на полу. Ко мне подсела девушка и шепнула, что она будет спать со мной. Ответил согласием. Накормили нас разогретой кашей. Не помню какой, но на голодный желудок было вкусно.
Сняв сапоги, я завалился на солому первым. Ко мне легла Эльза, к ней подвалился младший лейтенант. Николай лег рядом со мной. Как только погасили лампу, я почувствовал, что Эльзу что-то беспокоит. Она все плотнее прижимается ко мне. Я положил на нее руку и почувствовал, что лейтенант пустил в ход руки. А когда в его руку попала моя, он долго ее жал. Я руку не убрал, пусть думает, что он жмет руку Эльзы. Ужин и тепло быстро усыпили.
Поднялись на рассвете. Завтрак просить не стали. Неудобно было, да и торопились, боялись опоздать на свой грузовой. На путях поезда не оказалось. Пошли по шпалам в сторону Вильнюса. Вышли на какой-то разъезд или полустанок. Решили отдохнуть. Не успели согреться, как зашел железнодорожник, наверное, дежурный на разъезде (дорога была одноколейная), и сказал, что в сторону Вильнюса идет грузовой поезд. Он здесь не остановится, но скорость будет такая, что при желании можно прицепиться. В поезде было несколько платформ, груженных лесом, с тормозными площадками. Мы все четверо на них удачно разместились.
В город приехали на закате солнца. Поезд остановился у вокзала. Спрыгнув с подножки, бросились в вокзал. Потом мы узнали, что дальше проезда не было. Но нашим надеждам на ночевку в теплом вокзале не суждено было сбыться. Вокзал стоял без окон и дверей. Везде мусор и битое стекло. А произошло вот что. На железнодорожную станцию прибыл состав, груженный авиабомбами, где лоб в лоб встретился с маневровым паровозом. Взорвались два паровых котла и эшелон авиабомб. Взрыв был такой силы, что большая часть города осталась без оконных стекол, а здание вокзала, который находился в двух километрах от взрыва, – не только без стекол, но и без дверей. Колесные пары за два километра прилетели к пассажирскому вокзалу.
Эльза ушла к тетке, лейтенант – по своим, только ему известным делам. Нам опять надо устраиваться на ночевку. Нам сказали, что все железнодорожные пути выведены из строя и когда пойдут поезда – никому не известно. Еще нас предупреждали, что в городе неспокойно, а ночью военнослужащим вообще ходить запрещено. Даже патрульных убивают.
В надземной части вокзала холодно и сквозит. Решили попытать счастья в подвале. Повезло – нашлась пустая комната с дверью и холодным титаном в углу. Холодно, но не дует. На фронте не такое видели. Размышляем, что бы подстелить, чтобы не спать на холодном бетонном полу, как вдруг открывается дверь и входит Эльза. Представить себе не могу, как она смогла нас найти. Специально приехала на извозчике, чтобы увезти меня в дом к тетке. Не задумываясь, соглашаюсь, хотя Николай отговаривает. Но я не обращаю внимания. Мечтаю умыться и уснуть в теплой постели. Сели в стоящий на площади фаэтон с опущенным козырьком. По пути старался запомнить маршрут. Остановились у подъезда пятиэтажного дома, думаю, в центре города. Поднимаемся по уже темной лестнице. Все выше и выше, кажется, уже не будет конца. Уже мелькнула в голове маленькая тревога. Нас ведь только что предупреждали о чрезвычайной обстановке в городе. Наконец лестница кончилась. Эльза открывает дверь, и мы оказываемся в узком коридоре мансарды. Правая рука сжимает рукоятку пистолета с четырьмя патронами в барабане. Наконец входим в маленькую комнату, после темного коридора кажется, очень ярко освещенную керосиновой лампой. Через открытую дверь видна вторая комната или кухня такой же площади. В первой комнате две женщины о чем-то громко говорили. При виде нас замолчали на полуслове, и одна из них сразу же ушла. Эльза представила: «Это Петр». Повесила на гвоздь мою шинель, разобрала постель и предложила, даже стала уговаривать, ложиться поспать, а когда они с теткой приготовят ужин, она меня разбудит. Тетка сразу же ушла во вторую комнату. Мне неловко было отказать девушке в ее просьбе, и в то же время тревога, родившаяся еще на темной лестнице, набирала силу. У меня было две причины для тревоги. Во-первых, почему и куда ушла одна из женщин, и во-вторых, почему меня так настойчиво укладывают спать. Причем не вместе с ней, а одного. Решил я не искать приключений и, сославшись на то, что меня ждет товарищ и что мы срочно должны выехать из города, надеваю шинель. Прощаюсь и покидаю гостеприимную хозяйку. Идти по городу обратно было страшновато. Безлюдно, темная ночь. Шел, прижимаясь к домам. К счастью, с пути не сбился и на всем маршруте не встретил ни одного патруля.
Николая нашел в том же подвале в ужасном состоянии. Он уже не надеялся меня дождаться, а в одиночку не надеялся благополучно закончить путешествие. Были даже слезы, не знаю только, от злости или от радости.
Спали мы на листе фанеры. Было холодно, но ночь прошла спокойно. Ждать, пока возобновится железнодорожное движение, мы не могли. Негде было. Кроме того, очень хотелось есть. Ранним утром, пока комендантская служба нежится в теплых постелях, вышли ловить попутные машины.
Дальше все шло по прежней схеме. Задержания, допросы, проверки, имитация или попытка расстрела. Клянченье у питательных пунктов.
Не могу не написать еще об одном эпизоде, крепко засевшем в памяти. Маленькая железнодорожная станция у Белостока. Вечереет, и некуда устроиться на ночлег, никакого помещения для пассажиров нет. Останавливается грузовой состав, следующий в сторону Белостока, ждет встречный поезд. Проводим разведку, нельзя ли уехать с этим поездом. Вагоны выше половины своей высоты загружены кипами прессованного сена. Решаем, чем искать место для ночлега, да и неизвестно, найдем ли, уехать с этим поездом. Залезли в вагон. Только устроились на кипах сена, как прошел встречный и наш поезд тронулся. Сначала нам даже понравилось. Ворота закрыты, не дует и никто нас не видит. Но очень скоро мы поняли, какую сделали глупость. Ночь была звездная, морозная. А сидеть на сене, тем более прессованном, это все равно что сидеть на металле. И стоять было нельзя, высота не позволяла. Попробовали стоять на четвереньках, но в таком положении долго не простояли и, кроме того, все равно замерзали. Мы были в полном отчаянии: с такой высоты не прыгнешь, а если прыгнешь, то окажешься под колесами вагонов – по обеим сторонам железнодорожной колеи лежали метровой высоты валы снега от расчистки путей. Но и сидеть в вагоне уже не было сил. К нашему счастью, поезд замедлил ход, а потом и остановился. Отодвигаем ворота и кое-как спускаемся на снег. С обеих сторон лес. Видна будка стрелочника – и больше никаких строений.
Поезд трогается, мы повисаем на поручнях и взбираемся на тормозную площадку. Здесь хоть двигаться можно и не обязательно сидеть. Решили доехать до какого-нибудь населенного пункта и там поменять вид транспорта. Но очень скоро пожалели, что не остались на том разъезде в лесу. На тормозной площадке, кроме мороза, еще и пронизывающий ветер. Сначала мы отплясывали чечетку, но скоро так замерзли, что уже ни говорить, ни двигаться не могли. А поезд, как нарочно, все идет и идет, не останавливаясь. И справа и слева только лес да снег. Из создавшегося положения остаются только два выхода. Замерзнуть на тормозной площадке или свалиться с нее под колеса вагонов. Последний нам казался предпочтительнее, не придется долго мучиться. На том и порешили, но есть Бог на свете. Поезд идет все медленнее и медленнее и наконец останавливается. Да остановился так, что наша площадка оказалась у самого фонаря стрелки.
С помощью старика-стрелочника мы оказались в его конуре. Тепло. Топится печурка. Только так тесно, что втроем еле вмещаемся. Оставив нас, старик куда-то ушел и скоро вернулся с женщинами, в руках которых парил чайник. Печурка, женские руки и горячий кипяток вернули нас к жизни. Оказывается, недалеко от стрелки, в лесу, стоит двухэтажный деревянный дом, и там белорусские женщины круглосуточно шьют для фронта рукавицы. Вот эти швеи и спасали нас. Пока нас оттирали и отогревали, товарняк ушел. Утром, попрощавшись с нашими спасителями, уехали на другом проходящем товарном поезде.
Солнечный день. Машина, в кузове которой мы мерзнем уже не один десяток километров, подстраивается в хвост машин, проходящих проверку на КПП. Чтобы на КПП нас не заметили, слезаем через правый борт. Нам надо незаметно обойти его и затем снова искать попутную машину. На КПП нас могут задержать для проверки документов, и один Бог знает, как с нами поступят. Да и шофер не имел права брать попутчиков, приказ строжайше запрещал это делать. Надо поймать момент, чтобы покинуть колонну машин незамеченными, самим не попасться и шофера не подвести. Перелез через канаву и наблюдаю, чем заняты офицер и солдаты у шлагбаума. Пока опасности нет. И тут… не могу оторвать глаза! Через три машины от нас, на борту грузовика, четко вижу букву «Р». Наконец-то нашлась наша армия! Букву «Р» имели машины 9-го гвардейского корпуса. Толкаю Николая: «Смотри!» Тот не понимает, что смотреть. Бросаюсь через канаву назад и подбегаю к стоящему у дверцы кабины офицеру с погонами майора. Представляюсь и прошу подсказать, где найти 12-ю гвардейскую дивизию. Майор, проверив красноармейские книжки, дает нам место дислокации дивизии – юго-восточнее Варшавы, на Магнушевском плацдарме.