Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика
Шрифт:
За бои в Прибалтике многие офицеры и солдаты дивизиона получили ордена и медали. Командир дивизиона майор Грязнов получил орден Александра Невского. А дивизия была награждена орденом Суворова II степени.
В конце декабря 61-я армия вновь вернулась в 1-й Белорусский фронт. Дивизия была отведена в тыл и железнодорожным транспортом переброшена в Польшу, в район Гарволин юго-восточнее Варшавы.
От Варшавы до Штеттина
19 января 1945 года начался триумфальный поход на Запад. Но мы тогда этого еще не знали. Офицеры и солдаты готовились к войне жестокой, тяжелой, круглосуточной.
Я уже писал, как тепло меня встретили командир и начальник штаба дивизиона. Уже на следующий день капитан Федько изливал передо мной душу, как тяжело дивизиону без топослужбы. Он говорил: «Ты представляешь, командиры батарей молодые, они плохо готовят данные для стрельбы, еще хуже ведут пристрелку, хорошо еще, что под Либавой дивизион в основном держали на прямой наводке, а как только батарею ставили на закрытую позицию, скандал. Грязнов требует данные для стрельбы, а где я их возьму? Сам я в этой службе ни черта не понимаю, и спросить некого. А о тебе мне говорили, что человек надежный». В ответ на его откровенность и я разоткровенничался и рассказал ему об одном конфликте с его предшественником, бывшим начальником штаба дивизиона и личным другом по работе в штабе армии капитаном Бойко.
В восьми километрах восточнее Сигулды дивизия готовилась к прорыву оборонительной линии противника. Дивизион поставили на закрытые огневые позиции. Надо было срочно выполнить привязку боевого порядка. На ходу останавливают: «Срочно к начальнику штаба!» Капитан Бойко вручает мне номера пикетов с их координатами. Это был первый случай построения опорной топографической сети топографами армии с начала войны. Отнесся я к их работе с недоверием, но приказ выполнил. Нашел два пикета и привязал к ним все три батареи. Подготовил и передал начальнику штаба данные. Не прошло и часа, как вызывает капитан Бойко и выказывает свое неудовольствие моей работой. Оказывается, командир дивизиона вел пристрелку одной батареей и получил отклонение на два деления угломера. У меня такого еще не бывало. Не сдержался и грубо ответил капитану, заявив, что он сам виноват, что подсунул мне непроверенные координаты и что я за свою работу отвечаю. Но у самого на сердце неспокойно: а вдруг где-то ошибся в цифрах или линиях? Забрав инструменты и своих помощников, продублировал ход. Снова нанес на планшет. Все правильно. Все сошлось. Значит, ошибка кроется в другом. Чтобы проверить работу армейских топографов, решил произвести привязку к местным предметам. Привязываю. Наношу на карту и получаю результат, батарея накалывается в овраге. Смотрю, когда проводились картографические работы. Оказывается, последняя рекогносцировка еще в 1911–1914 годах!
Выслушав мой длинный рассказ, капитан Федько заявил: «И из-за двух делений угломера подняли шум?» Но я-то знал, что два деления угломера – это много, а иногда бывает и очень много, особенно когда снаряды падают на голову своей пехоте. А Федько я сказал, что это я рассказал ему для того, чтобы он знал, что и у меня бывают ошибки. Хотя бы в несдержанности.
А в том случае пришлось производить привязку батарей и наблюдательных пунктов в условных координатах. И тогда уже снаряды легли туда, куда их посылали. В данном вопросе не могу не отметить, что такие старые карты были у нас не только на территорию Латвии, но и Белоруссии, в то время как у немцев карты нашей территории, в том числе и упомянутых мною районов, были новейшие, рекогносцировки 1938–1940 годов. Дело доходило до того, что мы брали карты у убитых немецких офицеров и по ним работали. К сожалению, нечасто они к нам попадали.
Капитан Федько глубоко ошибся в своих надеждах на классическое планирование действий артиллерии при прорыве оборонительных линий или подавлении его наступательных сил. Почти вся его служба в дивизионе протекала в непрерывных продвижениях вперед и перемещениях по фронту, когда артиллерия или не успевала развернуться, или, не сделав ни одного выстрела, снималась, чтобы снова куда-то двигаться и закапываться на новом рубеже.
В прорыв оборонительной линии с Магнушевского плацдарма были введены танковые соединения, они и решили судьбу фронта. Немцы, преследуемые танками, поспешно отступали, а мы, делая по 40–50 километров в сутки, их догоняли. От р. Пилица, что южнее Варшавы, до границы Германии дивизия, преследуя противника, прошла по маршруту Жерардув, Кутно, Долгуш и только 27 января, на германской границе у города Уж-Дойч (ныне Uj'scie), что южнее города Шнайдемюль (ныне Pila), вступила в бои.
Взвод топоразведки из 4–6 человек, хотя по штату должно быть 12 человек, на марше выполнял функции разведчиков и нес караульную службу.
Двигались днем, останавливаясь на ночь в населенных пунктах. Пехота не успевала за танками, и тогда роты и даже батальоны сажали на машины артполка.
Поляки относились к нам нейтрально. Были, правда, и исключения. Как-то нас двоих муж с женой угостили вином. Для нас было новинкой, когда они бутылку вина вылили в кастрюли и поставили в другую кастрюлю с кипящей водой. Бывали случаи, когда между нашими солдатами и польками вспыхивала любовь. В одной деревне начальник связи дивизиона так влюбился в польку, что отстал от дивизиона на двое суток. Чем дольше люди были вне боев, тем больше разлагалась и падала дисциплина. Солдаты стали искать развлечений. Стали пить. Польки очень ловко этим пользовались. После ночи, проведенной в женской компании, иные гуляки возвращались без пропитых шинелей, гимнастерок и даже без сапог. За бимбер (самогонку) солдаты отдавали все, все свои трофеи.
Километров за шестьдесят от границы с Германией у нас кончился бензин. Полк остановился, и меня и ст. сержанта Митягова отправили вперед, для связи с пехотным полком. Не знаю, какая могла быть у нас связь, если у нас не было ни радиостанции, ни транспорта. Но нам было все равно. Мы уже полагали, что немцы так и будут отступать до Атлантики без остановки.
Днем пришли в последний перед границей населенный пункт Польши – Уж-Польский. Маленький городок на пригорке. Слева к городу вплотную подступает сосновый лес. Пехота, сделав небольшой привал, двинулась дальше. А мы решили переночевать в городке – в тепле. Двигать с пехотой – значит рисковать. Если пехота встретится с обороной немцев, придется коротать ночь в поле. А это зимой. Лежит снег, и мороз градусов пять.
Сразу попали к приветливой хозяйке квартиры – женщине лет тридцати-тридцати пяти. Продуктов у нас не было, а обременять хозяйку не хотелось. Пошли поискать что-нибудь съестное. В подсобке магазина с разбитой дверью стояла бочка соленых огурцов. Хозяйка осталась очень довольна, когда мы ей вручили полное ведро прекрасных огурчиков. На радостях даже дала понять, что разделит с нами ночь.
Оставив ей огурцы, пошли проверить, кто из военных остался в городе, и заодно город посмотреть. День клонился к вечеру. В городе оставалась в ремонте одна 57-мм противотанковая пушка на конной тяге, но и та, по-видимому, закончив ремонт, уехала. Остались мы вдвоем, что было небезопасно. Нам уже рассказывали, что ночью в город приходит покормиться группа немецких солдат, то ли дезертиров, то ли окруженцев. Но догонять полк уже было поздно, да и очень хотелось есть. Спросили, где живут немецкие семьи. Думали, что немцы богаче и у них найдется, чем нас покормить.
Первая немецкая семья состояла из двух пожилых женщин. Попросить покормить нас постеснялись. На большее, чем дать нам 250 граммов фруктового сока, чтобы разбавить 250 граммов спирта, хранившегося у меня в полевой сумке, нахальства у нас не хватило. Разбавив спирт, отправились дальше, не пить же нам спирт со старухами немками. Да и спать вдвоем с одной полькой по возрасту в полтора раза старше любого из нас не хотелось. Решили найти семью богатую, чтобы накормили и чтобы было по девушке на каждого.
Вышли к добротному деревянному дому с примыкающим к нему большим двором, обнесенным высоким забором, и сараями. К усадьбе вплотную подступал тот самый лес, откуда в город, по слухам, приходили немцы. В ту минуту мы об этом не подумали. Уж очень хотелось есть. Зашли. Хозяин как раз зажигал керосиновую лампу. В комнате, кроме мужчины, поляка лет пятидесяти-пятидесяти пяти, находилось еще две женщины того же возраста и две девушки. Здесь и решили остановиться ночевать. Выставили на стол бутылку с вишневой «настойкой» (сок был вишневый), и хозяйке ничего не оставалось, как подавать закуску. Выпили. На голодный желудок порядочно захмелели. Девушки поставили пластинку. Потанцевали. Видя, что Сережа стал настойчиво ухаживать за ее дочерью, а дело дошло до того, что они на какое-то время уединились в сенях, мать, это была работница хозяина – увела дочь. Время близилось к полуночи. Дочь хозяина, молодая красивая девушка в очках, разобрала для нас двуспальную кровать и, воспользовавшись случаем, шепнула: «Когда родители уснут, я к вам приду».