Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Мы занимали огромную комнату с высоким, как во всех домах на Вогезской площади, потолком и двумя окнами, выходящими на мощеный двор, в глубине которого росло несколько деревьев и кустов, слегка оживлявших его своей зеленью.
Комната эта служила нам всеми жилыми помещениями сразу. Вместо кровати у нас был диван. Большущий стол использовался и как обеденный, и как письменный — мною. Тижи наконец смогла приобрести стационарный мольберт: до сих пор ей приходилось довольствоваться маленьким этюдным.
У нас была еще комната, поменьше, которую мы разделили перегородкой. В одной половине была кухня, во второй мы устроили туалетную. Установить там ванну мы не могли и потому мылись в огромной оцинкованной лохани, а вместо душа выжимали на себя губку.
Мы жили на границе района, который можно бы назвать тогдашним гетто. Это старинный квартал Марэ, старые, не ремонтированные особняки которого населяли ремесленники, работавшие в основном, по золоту и алмазам.
Месяц-другой нас навещали друзья с улицы Мон-Сени. Мы тоже несколько раз бывали у них. Потом вдруг без всякой видимой причины трещина между ними и нами углубилась.
Начался новый отрезок нашей жизни, ориентированный на богему не Монмартра, а Монпарнаса [21] , на его бистро, ночные кабачки и торговцев картинами. Тижи много писала, чаще всего большие картины, холст для которых стоил нам бешеных денег, но тут я даже пикнуть не смел. Я тоже работал, издатели развлекательных романов принимали мои рукописи, но наряду с романами я продолжал заниматься рассказами. Не отказался я и от ежедневных пеших прогулок по Парижу. Вспоминая о них, только теперь отдаю себе отчет в том, что всю жизнь, где бы ни оказался, я неизменно ходил пешком. Для меня всегда было потребностью брести наугад, задрав нос, вбирая в себя всевозможные запахи, прислушиваясь ко всем шорохам, ловя обрывки разговоров и наполняя голову образами.
21
Богема Монпарнаса — к тому времени, когда Сименон появился в Париже, космополитическая богема — художники разных национальностей, и начинающие, и уже завоевавшие некоторую известность, — спустилась с высот Монмартрского холма на левый берег Сены в район бульвара Монпарнас. Здесь они делили время между своей работой и местными кафе, завсегдатаями которых стали и Сименон с его молодой женой. Разразившийся в 1929 г. мировой экономический кризис нанес непоправимый удар этому центру парижской художественной жизни, хотя вплоть до начала войны Монпарнас с прилегающими к нему улицами, его кафе и кабачками оставался притягательным местом для многих писателей, в частности сюрреалистов.
Квартал Марэ, который я назвал гетто, в этом смысле давал возможностей куда больше, чем улицы Дам или Мон-Сени. Тут жило множество иностранцев, главным образом евреев, приехавших со всех концов Европы. У них были тут свои магазины и даже два борделя на улице Розье.
Конечно, в наши дни многое переменилось, например обитатели Вогезской площади и острова Сен-Луи. На площади живут теперь звезды экрана, кинопродюсеры и финансисты. То же самое на острове, где в ту пору мы прогуливались по вечерам, обходя его со всех сторон. Все тогда было для нас ново, увлекательно, все хотелось запомнить, все мы считали как бы своим достоянием. Раз в неделю мы бывали в кино, но не «в городе», как мы называли тогда Большие бульвары и Елисейские поля, а в нашем квартале, в «Сен-Поле», где вновь видели тех, кого встречали днем. В антракте между двумя картинами мы выпивали по стакану вина в соседнем баре, прислушиваясь, не раздастся ли звонок, возвещающий о конце перерыва.
Через несколько месяцев нам пришлось снять еще одну квартиру на третьем этаже. Она состояла из комнаты, почти такой же огромной, как на первом, тесной кухоньки и — наконец-то! — ванной.
Тижи по-прежнему не хотела ребенка, и мы купили собаку — огромного датского дога, которого выгуливали по вечерам на острове Сен-Луи. Он прожил у нас 12 лет.
В том же году совершенно случайно мы обзавелись прислугой. Звали ее Анриетта. Месяца через два-три, видя, что лицо ее округлилось и в то же время утратило деревенский загар, я сказал ей, что она похожа на шарик омелы. В конце концов все стали называть ее Буль [22] .
22
Шарик (франц.).
Для нас началась жизнь на Монпарнасе с иным распорядком дня, иным кругом знакомств, иными интересами.
Я не намерен ни пересказывать события, ни даже воскрешать в памяти Монпарнас 20–30-х годов. Не собираюсь я также излагать историю Монмартра и площади Тертр. Мне хочется воссоздать здесь нечто вроде мгновенно отснятых кадров, и, по моему первоначальному замыслу, они должны быть разрозненными, как лотерейные билеты или фотографии дядей, тетей, кузин и бабушек в семейном альбоме.
На деле же инстинктивно, почти бессознательно я чаще всего соблюдаю хронологический порядок повествования. И злюсь, потому что это расходится с моими намерениями. Мне меньше всего хочется, чтобы то, что я диктую для собственного удовольствия, напоминало роман.
Вопреки заявлениям, которые я делал журналистам, бравшим у меня интервью, я вовсе не страдаю от того, что бросил писать романы. Скорее наоборот. И мне думается, появись у меня желание вновь их писать, сегодня я оказался бы неспособен на это.
Не помню уж, как мы с Тижи приобщились к жизни Монпарнаса и когда отправились туда в первый раз. Не в тот ли день, когда купили в магазине товаров для художников на бульваре Монпарнас большущий мольберт, который водрузили посреди просторной комнаты на первом этаже дома на Вогезской площади?
Я вижу также, как утром, около 10, вхожу в зал «Ротонды» [23] , где в ожидании сидят несколько женщин. Это профессиональные натурщицы. Прежде чем приняться за работу, художники приходят сюда выбрать подходящую модель. Я по очереди оглядываю их. Спрашиваю у одной, не слишком ли она худа, и она ограничивается тем, что задирает платье выше пояса.
По вечерам мы чаще всего ходили в «Жокей» на углу улицы де Шеврез. Крохотный кабачок каждую ночь был битком набит натурщицами, художниками, богатыми американками с длинными нитками жемчуга на шее.
23
«Ротонда» — открытое в 1911 г. кафе на бульваре Монпарнас. В 10-е годы его часто посещали некоторые русские политэмигранты. В настоящее время кафе переделано в кинотеатр.
Оркестр состоял из трех гавайских гитар. Не представляю, как нам удавалось танцевать там, верней, прилипнув друг к другу, покачиваться на месте.
Кики, знаменитая натурщица, была королевой кабачка.
С трудом пристроившись за столик, мы целыми часами разглядывали посетителей, впитывали тамошнюю атмосферу.
Сейчас я спрашиваю себя, о чем мы тогда могли думать? Наверно, нам было достаточно видеть вокруг лица, движение, знать, что мы на Монпарнасе.
«Ротонда» служила местом встречи художников, и я познакомился там с Паскином [24] и Кислингом [25] , ставшим одним из моих ближайших друзей. Реже туда захаживал Вламинк [26] , впоследствии тоже мой большой друг, с семьей которого я продолжаю поддерживать добрые отношения.
24
Паскин Джулиас Пинкас (1885–1930) — американский художник родом из Болгарии. Творческая его деятельность протекала во Франции. Излюбленный жанр — ню.
25
Кислинг Моиз (1891–1953) — французский художник, выходец из Польши. Основная часть творческого наследия Кислинга — портреты, ню, натюрморты.
26
Вламинк Морис де (1876–1958) — французский художник, портретист и пейзажист, один из ярких представителей фовизма.
Я был мальчишка, приехавший из очень чинного благонравного города. На Монпарнасе я открыл для себя своего рода перекресток, где звучали языки всего мира и в крохотном невзрачном ресторанчике можно было отведать любые блюда, даже русские.
В 1923–1924 годах я не раз наблюдал, как художники пересекали бульвар и усаживались за столиками на террасе кафе «Дом». Там всегда было с кем поговорить. Тем, кто интересовался моей профессией, я отвечал весьма туманно: они не поверили бы, что у поставщика развлекательных романов и галантных рассказиков могут быть иные планы и стремления.