Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Действительно, все, кого я встречал в приемных издательств, там и застряли, продолжая из года в год сочинять истории, вызывающие потоки слез у чувствительных привратниц.
Назвать свою профессию я не мог, зато моя жена могла это сделать. Она была Художница с большой буквы, а я оставался просто мужем.
В то утро, не знаю почему припомнившееся мне, я не слушал ни журчания фонтана напротив нашего дома на Вогезской площади, ни щебета птиц, перепархивающих с дерева на дерево.
У нас было похмелье, и, надо признаться, очень тяжелое: накануне вечером на улице Мон-Сени мы перебрали траппы, а от нее на следующее утро свет не мил. Работать было невозможно; потому Тижи и я, взяв нашу собаку Олафа, двинулись пешком вдоль Сены и дошли до Винного рынка, черные решетки которого побежали справа от нас. Чуть впереди громоздились ряды бочек: их сгружали с баржи, и мы, присев на большущий камень, лениво наблюдали за разгрузкой. Было пасмурно. Это одно из немногих моих воспоминаний в серых тонах. Но дождя не было, и я заметил, что на мостике баржи играет девчушка в красном платьице.
Потом мы пошли дальше и остановились в Шарантоне, где Марнский канал сливается с Сеной.
Что мы пили в том бистро, где сидели одни моряки? Забыл, но помню, что возвращаться нам было куда легче, а около Винного рынка мы опять заглянули в бистро: там еще сидели двое в синих комбинезонах и с сумками через плечо.
Это было замечательное время. Не берусь сказать ни когда оно началось, ни когда кончилось. Все тогда приводило меня в восторг, даже легкий плеск фонтана на площади, который я слышал, просыпаясь ночью или на рассвете.
Особенно привычным для нас с Тижи стал один маршрут. Мы пересекали сперва площадь, а затем вечно кишащую народом улицу Сент-Антуан. Узкая старинная улица Сен-Поль выводила нас к Сене, и, перебравшись через один из рукавов реки, мы попадали на остров Сен-Луи. Уродливый железный мостик соединял его с садами архиепископства. Затем еще один мост — и перед нами бульвар Сен-Мишель, напоминавший мне о стольких прочитанных книгах, а затем Люксембургский сад. Студенты и студентки на желтых стульчиках, няньки, присматривающие за детьми. Мы шли наискось через сад, и на другом его конце уже начинался Монпарнас — улица Вавен, бульвар Распай. Я могу и сейчас представить себе каждый метр нашего маршрута, но мне никогда не приходило в голову проделать эту прогулку снова, как бы совершая паломничество. На Монпарнасе было много торговцев картинами, еще больше любителей, и мы бродили из лавочки в лавочку, надолго задерживаясь перед каждым полотном. Затем мы почти всякий раз оказывались на террасе кафе «Дом». Там я впервые заметил Фужиту [27] , который был уже знаменит. Он и его жена Юки стали впоследствии частыми гостями у нас на Вогезской площади.
27
Фужита — имя, под которым во Франции известен японский художник Фудзита Цугахару (1892–1974).
Мы жили для того, чтобы радоваться жизни. В сущности, ничему тогда не придавали особого значения, ничего не принимали драматически и по-настоящему всерьез. Кроме одного — того количества страниц, которое я должен был ежедневно отстукивать на машинке. За развлекательные романы платили мало: тысячу-полторы франков за 10 000 строк, две — за роман в 20 000 строк.
Я писал быстро. При желании мог отстучать страниц 80 в день. Работал с увлечением, особенно над романами для юношества, то есть приключенческими. У издателя Таландье выходило две серии: голубая — приключения, красная — чувства. И какие чувства!
Я писал для обеих серий, но предпочтение отдавал голубой. Приобрел большой словарь Ларусса, и, чтобы сочинить, к примеру, роман «Си Мацзин, совершающий жертвоприношение», мне пришлось прочесть там все о Тибете и сопредельных странах. Неделю спустя я уже с головой ушел в изучение Конго, выписывал названия местных растений, животных, различных племен. Потом наступил черед Южной Америки — я занялся Амазонией.
Так я путешествовал по миру, сидя за пишущей машинкой в лучах солнца, щедро вливавшихся в наши высокие окна. Под рукой у меня была бутылка белого вина, к которой я время от времени прикладывался. Начинал я работу ранним утром, обычно в 6, заканчивал после полудня. Это составляло 2 бутылки вина и 80 машинописных страниц.
Для нас настали счастливые дни. В каком году была Выставка декоративного искусства? Не то в 1925-м, не то в 1926-м.
Мы ходили на нее не реже двух раз в неделю и именно там решили по-новому обставить квартиру на третьем этаже.
Главной деталью меблировки стал большой бар, верх которого был не из дерева, а из матового стекла, подсвеченного установленными внизу лампами. Гардины были из черного бархата. В довершение мне удалось купить театральный прожектор, позволяющий посылать в любой угол комнаты пучки белого, красного, голубого или желтого света.
Я играл в жизнь, жонглировал ею. Все меня забавляло, все радовало. Но при этом я не терял из виду поставленную цель — писать романы не для голубой, красной или зеленой серии, а такие, которые выразят то, что я желаю выразить. Я чувствовал, что еще не созрел для этого. Нередко по вечерам я «сочинял для себя», как выражался тогда. Это были рассказы в 8–10 страниц, и я не печатал их, а писал от руки. После одного-полутора часов работы меня неизменно начинало мутить, как неоднократно случалось и впоследствии.
Вогезская площадь, Монпарнас… Особый мир — сверкающий, веселый, пьянящий. Я был уверен в себе, уверен в будущем. И убеждал себя: «Года через два начну писать по-настоящему».
И я был настолько уверен в этом, что чувствовал удовлетворение, словно уже добился цели.
А двумя этажами ниже, на первом, Тижи писала свой картины. Мы ходили по разным танцулькам на улице Лапп и там нанимали парней и девушек позировать. Это было гораздо ближе и куда проще, чем отправляться на Монпарнас.
Еще раз, а может, два Тижи выставлялась на площади Константен-Пекер, но я что-то не помню, чтобы она продала там хоть одну картину. Нет, две она продала. В те времена много говорилось о том, какие состояния делали и делают люди, покупая картины по дешевке, а потом перепродавая их втридорога. Мещане, ничего не смыслившие в живописи, пробовали наудачу пытать счастье.
Однажды к нам тоже заявился покупатель — первый и единственный. Ему, пожалуй, не было и сорока. Он долго рассматривал большое ню и поинтересовался ценой.