Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Я немножко ревновал, и не скрывал этого, к согласию, которое царило среди моих домочадцев. Сейчас я скорблю из-за раздоров, хорошо, если не драм, которые в любой день могут вспыхнуть среди них.
Как прекрасны были прежние книжки с картинками! Как идиллически выглядела в них семья! Почему действительность обманула нас и грозит омрачить наши мысли?
У меня в голове тоже крутятся крохотные колесики. Из этого не проистекает ничего грандиозного, разве что радость диктовать. Но это радость чудовищно эгоистическая.
9 июля 1974
У меня было три жены.
Третья, Тереза, сейчас сидит напротив меня. Мы любим друг друга уже почти десять лет. Надеюсь, она будет со мной до конца. Во всяком случае, она превратила мои дни в непрерывную радость.
Парадоксально, однако, что именно с ней я не могу вступить в брак из-за предыдущей моей женитьбы. Развод разорит меня.
Тереза — единственная, кто не сможет унаследовать после меня даже булавки.
Сегодня для нас обоих незабываемый день. Пьер вечером уехал в Англию. Иола завтра в первом часу отбывает в Италию. Мы остаемся только вдвоем. Уже больше месяца я радовался при мысли об этом. Наконец-то мы поживем как новобрачные, хоть мы и не сходили к мэру.
Мне понадобилось сорок лет прожить в браке, прежде чем я узнал, что такое любовь.
21 июля 1974
Я в смущении. Вчера вечером, когда мы укладывались спать, Тереза задала мне вопрос. Прежде всего надо сказать, что она знает меня лучше всех на свете. Уже десять лет практически круглые сутки она живет рядом со мной и видит мои малейшие реакции. Бывает, она ошибается в суждениях насчет того или иного моего поступка, но такое случается исключительно редко. Гораздо чаще она открывает мне самому глубинные мотивы моих действий.
И вот вчера вечером, когда я меньше всего этого ожидал, она спросила:
— Ты вправду не жалеешь, что бросил писать романы?
Признаюсь, что после 13 февраля 1973 года, дня моего семидесятилетия, никто еще так впрямую не задавал мне этот вопрос.
А действительно, есть ли во мне то, что можно бы назвать тоской по роману?
Но прежде всего я должен произвести некоторое размежевание. Во французском языке для определения литературы существует только одно слово — «литература». В английском — два: «литература» и «фикшн», то есть вымысел.
Это позволит мне, может быть, ответить с полной откровенностью на вопрос Терезы.
Вымысел? Нет, я не чувствую больше потребности писать вымыслы и не думаю, что способен на это, возможно, потому что не хочу больше придумывать героев, а возможно, потому что у меня уже нет сил.
Литература? Это слово всегда было мне чуждо. Иногда я пытаюсь читать так называемые литературные журналы, но редко добираюсь до конца статьи.
Итак? Я не чувствую, что мне недостает романа. Я удовлетворился, написав их более двухсот, но теперь не думаю о них и бываю очень удивлен, когда, получая диссертации или посвященные моим книгам исследования, узнаю, что в некоторых странах их изучают в школах.
Они существуют отдельно от меня. Я не отрекаюсь от них. Я не отрекаюсь ни от чего написанного мной — даже от развлекательных романчиков.
Но не испытываю ни малейшей потребности, ни малейшей тяги продолжать путь, которым я шел почти пятьдесят лет.
25 сентября 1974
Не помню, в какой пьесе, кажется у Фейдо [62] , по сцене расхаживал полковник в отставке и, поглаживая седые усы, повторял: «Порохом пахнет! Порохом пахнет!»
62
Фейдо Эрнест (1821–1873) — французский писатель, автор нескольких романов, имевших скандальный успех, и пьес.
А мне очень хочется крикнуть: «Пахнет войной!»
Нет, не обычной войной. Не мировой, которую нам обещают уж сколько лет. И не малой, какие время от времени вспыхивают по всему миру. Но что значит «малая» война? Если гибнут люди, тем более женщины и дети, войну нельзя называть малой.
Когда я говорю, что пахнет войной, это значит, что уже некоторое время в мыслях и поведении людей происходят смутные изменения. И это заставляет задуматься тех, кто пережил первую и вторую мировые войны.
В некоторых странах стало не хватать сахара. В других нормирована продажа макарон и их достают за огромные деньги.
Дома будут теперь отапливать не так, как требуется, а как позволит правительство. Сейчас на пьедестале лишь автомобили, священные, архичтимые автомобили, как будто они необходимы для расцвета морали и преуспеяния страны.
У меня впечатление, что ощущается некое сближение людей, особенно в народе и в средних классах, какое случается во время войн и в периоды крайнего оскудения.
Конечно, есть социальный класс, который продолжает считать черную икру, гусиную печенку и шампанское продуктами первой необходимости.
Конечно, есть спекулянты, всевозможные мошенники, которые делают состояния.
Но народ, по-настоящему страдающий от нехватки и ограничений, готов сплотиться и, скажу без преувеличения, не пал духом.
2 октября 1974
Заголовок в сегодняшней утренней газете, которую я получаю: «Квебек: индейцы нападают!»
Подзаголовок: «Затопление индейских охотничьих территорий для облегчения последствий энергетического кризиса».
В свое время я посетил резервации канадских индейцев. Не все, понятно. Те, в которых я был, производили плачевное впечатление.
У тамошних индейцев не было ни перьев, ни томагавков, и одеты они были в старую мешковатую одежду, в основном поношенную. Их резервации смахивали на концлагеря.
Мужчины, женщины, дети изготовляли там куколок с перьями на головах и всякие сувениры в так называемом индейском стиле, не знаю, правда, из чего.