Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Я спрашивал себя, почему я, родившийся в Льеже, проведший детство на улицах довольно большого города, очень рано стал удирать из городов, и прежде всего из Парижа, где мне приходилось в связи с моей профессией проводить часть года, но все-таки не самую большую. У меня были две страсти: деревня и море.
Путешествие на «Жинетте» по рекам и каналам Франции оказалось первым проявлением этой моей склонности. Потом настал, если можно так сказать, этап «Остгота», десятиметровой, построенной из прочного дуба яхты, на борту которой я отправился в северные моря.
А в тридцать два года я держал больше полутора сотен кур, пятьсот уток (в моих владениях был большой пруд) — словом, всех обитателей птичьего двора, а кроме того, трех волков, которых вывез… из Турции.
Не говорю уже о коровах, о возне в огороде, о рубке леса, которую я освоил в своем поместье.
Два профессора порознь, не будучи знакомы друг с другом, перерыли архивы всех деревень, где жили мои предки, и дали мне объяснение моих склонностей.
Я, например, не знал, что мой дед, которого я называл шляпником, поскольку это стало его профессией после того, как он бродячим подмастерьем обошел всю Францию и большую часть Европы, родился на маленькой ферме. Иначе говоря, он был человеком от земли. То же можно сказать и о других моих предках, следы которых обнаружены и в бельгийском Лимбурге, и в голландском Лимбурге, и в немецком Лимбурге [119] .
119
Название провинций в Бельгии и Нидерландах и города в ФРГ, земля Гессен.
Фамилии, которые я открыл в этих документах, мне ничего не говорят, а кроме того, они искажены печатниками, поскольку все это сложные фамилии с трудным написанием.
Моя семейная фамилия, прежде чем была вписана в акты гражданского состояния, претерпела такие изменения, что потребуется чуть ли не целый словарь, чтобы перебрать все ее варианты. Есть Симини, Симони, Симононы, Семеноны, да все не перечислить.
Но меня поразило то, что все мои предки трудились на земле: иные владели небольшими фермами, иные нанимались на фермы работниками, то есть были, по официальной терминологии, поденщиками.
Мой род насчитывает многие поколения маленьких людей, мужиков, как когда-то говорили, и поэтому я перестал удивляться тому, что меня так интересуют сегодняшние маленькие люди.
Правда, были два исключения. Мой дед Брюлль, отец матери, начавший как мелкий фермер во Влейтингене, понемножечку скопил состояние и стал владельцем нескольких барж, плававших по каналам, но потом все потерял и умер, когда моей матери было шесть лет.
Был еще второй, фамилию которого мне трудно воспроизвести; он имел более чем достаточное состояние, но канул в забвение.
Я убедился в своей тесной связи с землей и с простым людом. Мне приходит на ум еще одна гипотеза, и, как всегда, она связана с детством.
Частенько я бывал не слишком снисходителен к братьям миноритам из христианской школы. Школа находилась на улице Закона, как раз напротив дома, где мы жили. Мне надо было только перейти улицу.
Перемены мы проводили в обширном дворе. Но позади главного здания находился большой огород, где нам в награду позволяли поработать во время перемены. Огород был разделен грушевыми деревьями на несколько участков. Грядки и проходы между ними шли по шнурку. Выстроившись в ряд, коленями на земле, прохладной или теплой в зависимости от сезона, но всегда влажной, мы выпалывали сорняки и лишние ростки овощей, чтобы они не забивали друг друга.
Это одно из лучших воспоминаний моей жизни. Я ощущал непосредственный контакт с землей и следил, как растут овощи, словно это было для меня безумно важно.
За свою жизнь я сменил тридцать два дома, и к каждому примыкал сад и угодья. В доме в Эпаленже, где я больше не живу, но который был, кажется, моим тридцать вторым домом (я так и не хочу с ним расстаться), сад был копией сада братьев миноритов. Грядки были примерно такого же размера. И так же кусты малины отделяли одни овощи от других. И имелась такая же маленькая оранжерея для выращивания рассады и сохранения некоторых видов растений зимой.
Все мои предки, насколько я могу заглянуть в прошлое, были связаны с землей. Что же удивительного в том, что для меня гораздо важнее вести наблюдение за моим садиком и птицами, чем отправиться завтракать или обедать в город — чего я никогда не делаю — или сходить вечером в кино?
Я благодарен тем людям, что без моей просьбы объехали множество деревень и пересняли документы. Им пришлось проделать большой путь, получать разрешения у официальных лиц.
Благодаря им получила подтверждение моя догадка: я — крестьянин.
11 июня 1977
Вчера днем я дал большое интервью симпатичному и весьма интеллигентному сотруднику «Юманите». Насколько я понял, оно будет первым в серии статей о городах Франции. Когда меня попросили выбрать город, я почти не раздумывал. Я мог бы взять Ла-Рошель: я досконально знаю ее.
Я же предпочел написать о всей Франции, но малоизвестной — Франции рек и каналов. В 1924 году я прошел чуть не через тысячу девятьсот пятьдесят шлюзов. Плавал я не на яхте. Мое суденышко было простой шлюпкой; такая, как правило, имеется на борту яхты и служит прогулочной или спасательной лодкой.
На буксире мы тащили лодку, в которой лежала пишущая машинка, спальные принадлежности, палатка вроде тех, которыми пользуются бойскауты, и т. п.
Все это я уже рассказывал. Я попытался представить подлинный облик Франции, открывающийся с воды. Ведь когда-то самые уютные районы деревень и городов были обращены к рекам или каналам. Так было и в Париже, великолепные набережные которого теперь превращены в чудовищные автодромы.
Мое плавание с севера на юг и с востока на запад продолжалось почти год, поэтому в интервью мне пришлось говорить только о самом интересном и ужиматься.
Я как бы пытался нарисовать книгу картинок и представить в ней психологию и образ жизни жителей каждой местности.
А вчера перед сном задумался над вопросами, которые уже, пусть смутно, ставил перед собой.
Почему в моей памяти столько места занимают прачки из такой-то деревни или города? Почему я вижу их как наяву? Я продолжал размышлять, и какое-то время это не давало мне уснуть.
Я не ученый, скорее наоборот, и кое-кто улыбнется моей наивности. Утверждают, что в человеческом мозгу миллиарды клеток и у каждой своя функция. Может быть, функцией некоторых клеток является улавливать мимолетные образы и происходит это безотчетно?