Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Драбкин Артем Владимирович

Потом, когда Миша в Тетель прилетел раненый в живот, еле посадил машину, окровавленный, его сразу повезли в Будапешт, в котором стоял армейский поле­вой госпиталь. Мишу сам командир полка повез. Он ле­жал там вместе с командиром «пешки». Разговорились фронтовики на койках. Командир «пешки» заявляет Ми­ше: «Вы, истребители, ни хрена не видите, у меня стрелка чуть не убили». — «Как, где? Не может того быть». — «Под Веленце все произошло. Дунай мы пере­ходили, шли на разведку. Кто-то подобрался и очередь дал. Пропорол ногу стрелку». Тут Миша стал ему подда­кивать: «Бывает, бывает», а сам-то понял, что это как раз мы тогда чуть эту «пешку» не сбили. Конечно, свои сбивали редко, но было, значит, и такое.

— Были случаи трусости?

— Да, были. Был у нас такой Подольский. Хорошо пел, хохол. Он уходил все время, просто бросал и ухо­дил. Незаметно он так это делал, а после ты его ищешь, глядь — он опять пристроился. Потом опять нет его. Это уже называется

трусостью. В бою лететь с трусом — риск для жизни. Дело было в июле 1944 го­да, мы как раз в Тростянце стояли. После одного из вылетов Краснов его отчитал при всех и сказал: «На следующее задание полетишь со мной». Вернулся Краснов один. Минут через десять-пятнадцать по­явился Подольский и на бреющем «стрижет траву», проскакивая над аэродромом, закладывает вираж. Развернулся и опять над аэродромом проскочил, а в конце аэродрома, видать, воткнулся в землю, мы только услышали взрыв и увидели столб дыма и огня (мы дежурили в самолетах в это время). Мы решили, что он обиделся, решил показать, что он хороший лет­чик. А какой он летчик?! Только пришел, молодой! Крас­нов тогда сказал: «Ну и дурак... »

Уходил из боя, отрывался от ведомого. А ведь веду­щий и ведомый — это пара. Две пары — звено. Три звена — эскадрилья. Все взаимосвязаны в бою. И как это можно, если твоих товарищей атакуют, а ты в бой не ввязываешься. Мне эту психологию трудно понять... Наш Калашонок, мы его «Трапка» звали, — он тогда был командиром звена — сам подставил свою машину, что­бы закрыть начальника ВСС дивизии Ковалева [Ковалев Игнатий Петрович, майор. Воевал в составе 4, 88, 170, 164, 31-го иап и в составе Управления 295-й иад. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 316 боевых вылетов, в воздуш­ных боях сбил 10 самолетов лично и 4 в группе. Награжден орденами Красного Знамени (дважды), Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды (трижды), медалями]. Не слу­чайно, когда начальство летит, так на прикрытие ставят ведомым хорошего летчика.

— Наказывали его? Морду били?

— Морду били, когда уже явное. У нас такого не бы­ло. А тут просто отлынивание, когда страх побеждает. Такие обычно сами погибали. Большинство из них. Ты кино смотрел «В бой идут одни «старики»? Это про нас снято, из нашей жизни, все точно. Честный фильм.

У нас самих были люди, о которых можно фильмы снимать. Кирилюк, о котором я уже рассказывал. Пом­ню, под Будапештом нас мало оставалось. Скоморохов составил одно звено. Взлетели мы. А там «мессера». У меня таджик Абраров Рафик ведомый. Хороший был парень, но его над аэродромом «месс» сбил. Пришли «охотники», они, как глисты, друг за другом вытянутся, не как мы — фронтом. Он заходил на посадку, а они из облаков вывалились... А тогда мы только за Дунай пе­релетели, к озеру Веленце идем, у него забарахлил мо­тор. Я ему: «Иди быстрее домой, что еще с тобой де­лать, собьют же». Остался я один. Без пары неком­фортно. Тройку вел Кирилюк, а с ним как идешь, обязательно что-то случится. Он бесстрашный, сначала ввяжется, а потом подумает. Он чуть выше, я чуть ниже. Начался бой, и тут меня зажучили четыре «мессера». Я встал в вираж «За Родину»: мы так называли, когда крутишься на одном месте, а эти четверо меня атакова­ли сверху. Ну, по виражащему самолету попасть не просто, тем более я слежу и подворачиваю под атакую­щий истребитель, быстро проскакивая у него в прице­ле. Я потихоньку теряю высоту. Начали 3000—4000, тут уже горы, а выйти из виража нельзя — собьют. Сам кричу: «Кирим, — такой был позывной у Кирилюка. — Зажали четверо сволочей! Хоть кто-нибудь на подмо­гу». Отвечает: «Ничего-ничего. Держись». Вроде ему некогда, надо там наверху сбивать. Крутился я, крутил­ся. Оглянулся, а один «месс» уже горит. Кирилюк свер­ху свалился и его с ходу сбил. Тут один «мессер» про­махнулся и недалеко проскакивает. Ага, думаю, все, те­перь я с тобой справлюсь. Я подвернул машину, как дал ему. Он задымил, вниз пошел. Кирилюк: «Молодец!» Остальные двое удрали. Кирилюк был асом по сравне­нию с нами: 32 или 33 самолета лично сбил. Старше меня года на два, он раньше пошел на войну. Опыт у него был. Прилетели мы, я ему говорю: «Кирим, что же ты раньше не пришел? Я же тебя просил пораньше. Вы­сота на пределе, горючего мало». Отвечает: «Я смот­рел, как ты выкрутишься». Я говорю: «Ничего себе!!!» Такой он был, в критический момент только пришел. Царство ему небесное, хороший был мужик.

Но вернусь к ходу войны. Когда немцы пытались де­блокировать окруженную в Будапеште группировку, наш полк сидел в засаде. Аэродром располагался у са­мой линии фронта под горой, а за ней были немцы. Летчиков в полку человек 16—18 оставалось. Из этой засады вылетали и на задания, и на перехват. Вот там из винтовки техник сбил «мессера». Как было дело? Наш Куклин [Куклин Михаил Николаевич, капитан. Воевал в составе 193, 297 и 31-го иап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 14 самоле­тов противника. Награжден боевыми орденами и медалями. Погиб 5 февраля 1945 г. на аэродроме от бомбардировки противника] — штурман полка, лет 45 ему было — воз­вращался с задания. Смотрим, у него в хвосте «мес­сер». Кричим ему: «Куклин, у тебя в хвосте «месс»!» Он не слышит, но тот зашел и не стреляет. Наши начали палить по нему из винтовок. Попали — задымил и на аэродром

упал. Техники подбежали. Побили фрица не­множко, привели его. Ягода, начальник штаба, хорошо говоривший по-немецки, его спрашивает: «Откуда ты?» — «Я мадьяр». — «Откуда?» — «Из летной шко­лы». — «Почему не сбил?» — «Пушка не стреляла». А если бы мог он стрелять, то прямо над нашим им­провизированным аэродромом сбил бы Куклина. «Кто сбил?» — спрашивает у нас. Все летчики нашей эскад­рильи собрались. Показываем на техника: «Да вот он». Немец «вальтер» вынимает и дарит ему на память. Все оторопели — его даже не обыскали. Разведка приехала к вечеру, забрали мадьяра. Мы стоим кто в чем: в сапо­гах, рубашках, начальство только в куртках. Не особенно были одеты, на летчиков не похожи, «рус Иван». А раз­ведчики, гляжу, только посадили немца, один с него ун­ты снимает, другой — комбинезон. Пока довезут до шта­ба, уже раскурочат. Вот так. Да, забыл сказать, что этот мадьяр подтвердил, что он не знал, что у нас здесь аэ­родром, но, видать, у него был ведомый. На следующий день нас начали бомбить и обстреливать.

Я вылетел на задание с Горьковым [Горьков Борис Сергеевич, старший лейтенант. Воевал в соста­ве 31-го иап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 250 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 12 самолетов про­тивника. Награжден орденами Красного Знамени (дважды), Отечест­венной войны 1-й ст., медалями]. Нас атаковала пара самолетов, которые мы приняли за «мессера». На самом деле это оказались два «яка». Горьков от них в пике ушел, «мессер» от такого маневра сразу отставал, а «як» легкий, от него так не скроешься. Я вошел в пике, забыл закрыть жалюзи, оторвалась одна щечка, но мо­тор работает, машина управляема. После «яки» разо­брались, когда звезды увидели, и отвалили. Возвраща­емся на аэродром. Сажусь и колесом попадаю в ворон­ку от снаряда. Самолет встал на пропеллер и качается. Думаю: «Сейчас меня накроет». Но покачался, покачал­ся и остановился в этом положении. Технари подбежа­ли-, они уже знали, что и как делать — не в первый раз. Опустили машину аккуратненько и отвезли на стоянку. А к вечеру идет пехота через наш аэродром. Нам гово­рят: «Вы чего сидите? Отступаем!» Онуфриенко звонит в штаб армии. Ему: «Сидите, ждите приказа. Вы что, трусите?» А пехота идет мимо нас: «Немцы сейчас здесь будут. Сотрут вас в порошок. Чего сидите?» Что делать? Онуфриенко и туда и сюда. Никто приказ не дает. Тогда он спрашивает: «Ребята, у техников маши­ны есть?» — «Есть». — «Садитесь, и за Дунай».

У меня самолет был поломан. Дали приказ сжечь неисправные машины. Рацию жалко было, такая рация хорошая попалась, а то бывает, такая попадется — один треск в ушах стоит. Снять ее хотел, но Иван Фи­липпов, у которого я должен был в фюзеляже лететь, закричал, что некогда. Вообще-то он прав был — уже сумерки сгущались. Я парашют сунул в фюзеляж и сам туда подлез. Садились уже в темноте, но все нормаль­но, и техники успели на переправу у Тетеля. Даже ко­мандира нашего не наказали за то, что он взял ответст­венность на себя, а приказа сверху не дождался.

— В чем летели на задания?

— Гимнастерка х/б. Зимой свитер и курка дермати­новая. Личное оружие — пистолет.

— Мата в радиоразговорах много было?

— Редко. Например, от Скоморохова я ни разу в воздухе матюков не слышал. Да он и голос не повышал.

— Оружие надежное было?

— Отказов не было. Иногда подводили синхрониза­торы, и пушка простреливала лопасть винта. Вообще для воздушного боя огневой мощи двух пушек хватало.

— Было ли вам страшно?

— Страха не было, но волнение всегда было, осо­бенно до того, как сел в самолет. Когда сел, вырулива­ешь, еще волнуешься, а взлетел — все. Вот ты спраши­ваешь, как я себя чувствовал, когда меня зажали четверо и Кирим только под конец пришел помочь? Если бы мне было страшно — сбили бы меня. Зло меня взяло — не получится у вас ничего.

— Помогал ли техник при запуске двигателя?

— Двигатель мы сами запускали, там все отрегули­ровано. Техники не помогали.

— Как вы тогда оценивали немецких летчиков?

— Когда я воевал, у нас было безоговорочное пре­восходство в воздухе. Тем не менее о квалификации их могу сказать, что хорошие они были летчики. Они тоже боролись за идею. У них своя — у нас своя.

Конец войны получился интересный. Апрель 1945-го уже был. В Альпах мы добивали фашистов, которые нам не захотели сдаваться. Они там держались, хотели сдаться американцам. Мы сначала вместе с «илами» летали на разведку, чтобы точно определить, где враги. Было это 10 мая. Нас к тому времени осталось совсем мало, человек 10 или 12. Сборная эскадрилья. Восемна­дцать «илов» мы повели втроем: Калашонок, Козлов и я. Некому больше было лететь. Калашонок и Козлов повы­ше шли, я в хвосте болтался у «илов», потому что с хвоста обычно заходят на выходе. И тут штук 20 «фоккеров». Та­кая каша была! Как только не столкнулись и живы оста­лись, не знаю, но сбили 9 немецких самолетов, ни одного «ила» не потеряли. Только один из них был чуть подбит.