Я дрался в СС и Вермахте
Шрифт:
— Что говорили, когда началась война с Польшей в 1939 году?
— Я не знаю, знаете ли вы это, но немцы спровоцировали поляков, переодев заключенных концентрационного лагеря в польскую униформу и представив так, что поляки напали на Германию. Это была провокация, на самом деле это были переодетые заключенные концлагеря, которыми пожертвовали. Это так называемое нападение с польской стороны было использовано как повод для войны, я тогда был 12-летний ребенок, я помню, как он говорил (говорит с интонациями Гитлера): «в…5.45 мы открываем ответный
— После кампании во Франции было чувство, что будет война с СССР?
— Нет, об этом не говорили. СССР после пакта Молотова-Риббентропа не рассматривали как противника Я не могу много сказать, я был ребенок, но мне кажется, о войне с СССР никто не думал. СССР стал врагом за одну ночь, когда началась война.
— Когда началась война, уровень жизни в тылу упал?
— Да, ввели карточки, но все было прекрасно подготовлено, продукты были. В целом на протяжении всей войны проблем со снабжением не было. Продуктов, конечно, не хватало, но в целом было нормально. В городах было сложнее — не все продукты были, не хватало одежды и обуви. Был дефицит мыла и стирального порошка.
— А как пропаганда объясняла недостатки?
— Говорили, что все уходит солдатам.
— Что говорили, когда началась война с СССР?
— Для большинства это была неожиданность. Но некоторые что-то предполагали, потому что Гитлер говорил, что наше будущее лежит на востоке: «Мы народ без пространства. А там, на востоке, пространства достаточно. Мы это пространство заберем себе». Что-то в этом роде.
— Как вы восприняли поражение под Москвой?
— Все хорошо, мы идем вперед, фюрер на самом переднем крае, фюрер встретил офицера, который сидел в бункере в одной шинели и мерз, и фюрер отдал ему свою шинель. Такие рассказывали истории. Но некоторые люди уже говорили по-другому… О том, что война пошла не так, не говорили… У нас дома на двери висела карта. Отец мне показал: «Вот это мы, а это Россия». Разница в размерах впечатляла. А полгода спустя еще добавилась Америка… Я не был глупым и мог делать выводы. В семье моей жены Элизабет говорили, что война проиграна. Но родители строго предупреждали, что она нигде не должна говорить, о чем говорят дома, это опасно для жизни.
У Гитлера была такая логика: «Мы победим, потому что мы должны победить».
— Вы получали похоронки с фронта?
— Да, они рассылались централизованно. У нас их получал партийный руководитель города и сам их разносил. Я вспоминаю, в 1941 году, когда каждый месяц у нас в деревне кто-то погибал, появлялся черный человек, и мы на расстоянии смотрели, куда он идет. Он исчезал в домах, и потом оттуда раздавались женский крик и плач. Потом было поражение под Москвой, и женщины вязали носки, потому что 80 процентов солдат имели обморожения.
— Что
— Про Россию говорили плохо. Говорили, что русские примитивные, у них плохое оружие. Говорили, что мы быстро промаршируем до Ленинграда и Москвы. Мы были очень оптимистичны. Все изменилось после Сталинграда. Из нашей маленькой деревни там погибло три человека. Потом американцы или англичане начали сбрасывать листовки с фотографиями. В них мы впервые прочли, что в Сталинграде мы потеряли 300 тысяч солдат.
— Гитлер объявлял траур по погибшим в Сталинграде?
— Я не могу вспомнить, до какого времени, но все мероприятия были запрещены.
— В вашей деревне были ост-арбайтеры?
— Да, были французские военнопленные и ост-арбайтеры. С ними не было никаких проблем. Они работали у крестьян, они вместе ели за одним столом, мы нормально общались. Когда одна украинка погибла при несчастном случае на работе, ее похоронили на деревенском кладбище. Многие деревенские шли за гробом на похоронах.
— В 1943 году насколько изменилось качество жизни, стало хуже?
— Да, одежда была плохой, не было бензина. Многие грузовики были переоборудованы на газ из дерева, bereza… Эти воспоминания — это пример того, до чего можно довести народ фанатизмом, давлением и страхом.
— Государство проводило реквизиции, забирало лошадей?
— Разумеется, да, немедленно. Забирали самых красивых лошадей, мы плакали. В деревне был один легковой автомобиль и один грузовик, я на нем возил молоко. Их тоже забрали.
— В 1944 году вы окончили школу и пошли добровольцем в армию. Как это происходило?
— На собрании в школе нам показали пропагандистский фильм. Там же сидели девушки, у которых можно было записаться в армию, но я колебался, заполнил заявление и не отдал его. Вскоре было совместное собрание Гитлерюгенда и Ваффен СС, на котором солдаты рассказывали про армию, как они служат. Нам говорили, что последний шанс выиграть войну — это всем записаться. Вот после этого собрания, 15 июля 1944-го, я стал добровольцем в войсках Ваффен СС. Записывали в армию даже 16- и 15-летних. До 1942 года им нужно было иметь разрешение от родителей, а в 1944-м оно уже не требовалось. Прошли медкомиссию. У добровольцев была возможность выбирать род войск. Я написал «противотанковая оборона» и попал в расчет противотанкового орудия.
— Сколько продолжалось и в чем заключалось обучение?
— Пропаганды было относительно мало. Шло короткое, но интенсивное обучение. Ближний бой. Обслуживание 75-мм пушки. Во время обучения я два раза выстрелил из нее, но оба раза промазал. Русская пушка была 7,62 сантиметра, мы ее называли «ратш-бум». Отличное оружие, как и Т-34.
Обучение продолжалось четыре месяца. В последний день мы сидели вокруг нашего преподавателя, и он сказал, что, когда на нас смотрит, у него сердце кровью обливается, и пожелал нам, чтобы нас никогда не атаковали русские танки.