Я есть, Ты есть, Он есть
Шрифт:
Но зачем так многоступенчато: ходить, болеть… Можно просто умереть — быстро и небольно.
Как горит в груди… Как больно, когда подрубают страсть, когда топором наотмашь — хрясь! И заходишься от боли. Болевой шок. Нужен наркоз. Сон. Быстрей. Будет легче. Будет никак. Ничего не будет, ничего, ничего, ничего. НИ-ЧЕ-ГО…
Лена пошла на кухню, достала из холодильника все снотворные, которые скопились за
Она развела их в воде. Не думая, заставляя себя не думать, стала закидывать в рот по таблетке. Потом по две.
Она торопилась, чтобы не передумать И чтобы скорее наступило НИЧЕГО.
Таблетки кончились. Ничего не наступало.
Лена подошла к телефону и набрала номер Елисея.
Попрощаться. Она на него не обижалась. Он в неё проник. И освободиться от него можно было только, освободившись от себя.
Лена услышала его голос и сказала:
— До свидания.
— До свидания, — ответил он. Голос был сонный.
Лена положила трубку. Прислушалась к себе. НИЧЕГО разрасталось. Разбухало.
Лена набрала телефон Норы Бабаян. Подошёл её муж.
— Боря, привет, — поздоровалась Лена. — А Нора дома?
— Её нет. Она в монтажной. Что передать?
— Передай: до свидания.
— Ты уезжаешь?
Лена не ответила. НИЧЕГО стремительно втягивало её. И втянуло.
А потом вдруг выплеснуло, как волной. Лена очнулась в палате. Возле неё стоял врач.
— У меня к вам будут вопросы, — сказал врач.
— А у меня к вам, — строго ответила Лена.
Через неделю её выписали домой. Наверное, врач не захотел отвечать на её вопросы.
В доме было чисто, только на полу ребристые следы.
Эти следы принадлежали ботинкам Норы Бабаян. Друзья на то и существуют, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте.
Врач сказал впоследствии, что доза могла убить лошадь, но лекарства оказались качественные и запивались молоком. Это снизило интоксикацию.
Но Лена знала: дело не в лекарствах и не в молоке.
Это все Андрей. Это он не разрешил ей сходить с дистанции раньше времени. Как там у Высоцкого: «Наши мёртвые нас не оставят в беде…» Лена посмотрела
Впереди расстилался довольно длинный кусок жизни, по нему надо было идти.
— Лена, — сказала она себе. — Надень ботинки.
Потом прошла на кухню. Достала из холодильника манго и стала есть. Это был жёлтый, душистый, сочный плод, ни на что не похожий на самом деле.
Зазвонил телефон. Она подняла трубку. Услышала голос Елисеева.
— Ты где была? — спросил он. — Я звонил.
Лена подумала и ответила:
— На Кипре.
— А что это? — удивился Елисеев.
— Остров. Курорт.
— Ну вот… — обиделся он. — По курортам ездишь. А я болел…
Через несколько месяцев Лена увидела Елисеева на банкете. Фильм был окончен. Его отобрали на фестиваль. Нора Бабаян нашла спонсора. Спонсор устроил банкет. Елисеев стоял с рюмкой. С кем-то разговаривал. Интересничал. На его лице была щетина трехдневной давности. По последней моде. Но эта щетина хороша на молодых лицах. А на лице пятидесятилетнего Елисеева она выглядела как плесень. Он стоял заплесневелый, с заваленными вниз бровями. Глаза под очками — не поймать выражения. Мерцательная аритмия. Пиджак на нем был дорогой, но топорщился сзади, как хвост у соловья. И во всем его облике было что-то от бомжа, которого приодели.
Лена смотрела на него и не могла поверить: неужели из-за этого замшелого пня она хотела уйти из жизни.. Хотя при чем тут он? Просто страх одиночества и жажда любви.
В этом дело. Страх и жажда. А он ни при чем. Он — просто гастролёр. Поехал, выступил, показал своё искусство. И вернулся. И опять поехал, опять выступил. Такая работа.
Елисеев увидел Лену. Подошёл. Улыбнулся, как оскалился. И вдруг Лена поняла: он не скалится. Он пробует лицо. На месте оно? Или его уже нет?
А вокруг творилось настоящее веселье. Люди вдохновенно ели и вдохновенно общались. На столах стояли икра в неограниченных количествах и метровые осетры, приплывшие из прежних времён. Женщины были прекрасны и таинственны. А мужчины умны. И казалось странным, что за стеной ресторана — совсем другая жизнь.