Шрифт:
Фредерик ПОЛ
Я - ЭТО ДРУГОЕ ДЕЛО
Я сижу на краю металлической кровати. Матрацем служит второе одеяло, постеленное на ее стальные пружины. Не слишком удобно, но меня ждут еще большие неприятности.
Близится час, когда меня переведут в окружную тюрьму, а через некоторое время после этого я окажусь в камере смертников. Разумеется, сначала состоится судебная процедура, но это простая формальность. Меня не только схватили на месте преступления, я к тому же еще во всем признался.
Я умышленно убил Лоренса Коннота, моего друга, который спас мне жизнь. Конечно, в свое оправдание я мог бы
Коннот и я были друзьями много лет. Война разъединила нас. Через несколько лет после ее окончания мы снова встретились в Вашингтоне, но в наших отношениях появилась некоторая отчужденность. За это время он, как это говорится, нашел свое призвание. Он много и упорно над чем-то работал, но скрывал от меня, что это было такое. У меня, естественно, были свои заботы, но после того, как я с треском провалился по анатомии, они уже не имели никакого отношения к науке. Должен сказать, что к медицине я охладел уже давненько, с того самого дня, когда впервые попал в анатомический театр; трупов я не боялся, просто не было в этом ничего привлекательного.
Так я и не получил никакого академического звания, да и к чему оно сенатскому охраннику?
Карьера не очень внушительная? Конечно, нет. Но я не стыжусь ее. В жизни вообще ничего не следует стыдиться. А моя должность мне даже нравится. Сенаторы в присутствии нас, охранников, обычно довольно откровенны, к нам относятся неплохо, и мы частенько узнаем интересные вещи о том, что происходит за правительственными кулисами. Со своей стороны, мы можем быть полезны немалому числу людей - газетным репортерам, охотящимся за какой-нибудь историей; правительственным чиновникам, могущим порой использовать одно-единственное неосторожное замечание для целой политической кампании; а также всем тем, кто захотел бы побывать во время важных прений на галерее для посетителей.
Как это и получилось, к примеру, с Ларри Коннотом. Мы с ним столкнулись как-то на улице, немного поболтали, потом он спросил, не могу ли я достать для него пропуск на предстоящие прения по внешней политике. На следующий день я сообщил ему по телефону, что с пропуском все в порядке.
Он явился к началу выступления государственного секретаря, и его маленькие влажные глазки прямо-таки блестели от удовольствия. И тут неожиданно раздался громкий крик... История эта, конечно, у всех еще свежа в памяти. Их было трое, этих фанатиков из Центральной Америки, пытавшихся с помощью огнестрельного оружия оказать воздействие на нашу политику. У двоих были пистолеты, у третьего - ручная граната. Пистолетными выстрелами ранило двоих сенаторов и одного охранника. Мы с Коннотом стояли совсем рядом. Я бросился на маленького паренька, уже замахнувшегося гранатой, сбил его с ног; граната откатилась в сторону, я хотел схватить ее и, увидев, что она взведена и вот-вот взорвется, на какое-то мгновение оцепенел, и в это же самое мгновение на ней оказался Ларри...
Газеты сделали нас обоих героями. Они писали, как о чуде, что Ларри, упав плашмя на гранату, еще успел ее из-под себя вытащить и отбросить в такое место, где она, взорвавшись, никому не причинила вреда.
Верно, вреда она действительно не причинила никому. В газетах упоминалось, что взрыв гранаты заставил Ларри потерять сознание. И верно, он действительно потерял сознание. Прошло около шести часов, пока он снова не пришел в себя, и еще целый день после того он находился в каком-то полузабытьи.
На следующий день вечером я его навестил. Он был очень рад моему приходу.
– Ну вот мы с тобой и в героях, - сказал он приветливо.
– Ларри, ты спас мне жизнь, - сказал я.
– Чепуха, Дик, не стоит говорить об этом. Я бросился вперед чисто инстинктивно, нам обоим повезло, и все тут.
– Газеты пишут: ты был просто великолепен, проделал все так молниеносно, что никто и не понял толком, как все это произошло.
– В такую ничтожную долю секунды, - произнес он еще более небрежным тоном, - никто и не смог бы, естественно, успеть заметить что-либо.
– Я успел, Ларри.
Его маленькие глазки еще более сузились.
– Я был как раз между тобой и гранатой. Ты не мог броситься вперед ни мимо меня, ни надо мной, ни сквозь меня. И все же оказался лежащим на гранате.
Он продолжал молчать.
– И еще одно, Ларри. Она взорвалась прямо под тобой, тебя буквально приподняло взрывом. На тебе был непроницаемый для осколков жилет?..
– Видишь ли, - слегка откашлявшись, сказал он, - тот факт, что...
– Оставим "тот факт" в покое, дружище. Что произошло на самом деле?
Он снял очки и растерянно стал тереть себе глаза.
– Не понимаю, - пробормотал он.
– Газеты пишут, что она разорвалась в нескольких...
– Плюнь на газеты, Ларри, - мягко прервал я его.
– Пойми, я стоял рядом, и глаза у меня были открыты.
Ростом Ларри Коннот был вообще невелик, но никогда он не казался мне таким крошечным, как сейчас, когда он, сжавшись в маленький комочек в своем кресле, смотрел на меня такими глазами, как будто я был воплощением Немезиды.
Затем он рассмеялся, рассмеялся таким смехом почти счастливым смехом, что я вздрогнул от неожиданности.
– Ну ладно. Дик. К черту эту игру в прятки: я ведь потерял сознание, а у тебя глаза были открыты... Рано или поздно я все равно должен был бы кому-нибудь признаться. Почему не тебе в конце концов?
Из того, что я узнал, в этой моей прощальной записке я опущу всего лишь одну подробность, подробность, правда, весьма существенную. О ней не узнает никто и никогда. Не узнает от меня, во всяком случае.
– Естественно, я не мог не понимать, - сказал Ларри, - что рано или поздно ты вспомнил бы наши ночные разговоры в кафе, наши бесконечные споры о боге и мировых проблемах. Конечно, ты их не забыл.
Да, я не забыл. У меня еще сохранилось в памяти, как я беспощадно издевался над его бредовыми утверждениями и гипотезами и как он упрямо защищал их. Одна из них была особенно вздорной. Он начал как-то доказывать, что... В голове у меня все вдруг перемешалось.
– Ты, кажется, тогда утверждал, - заговорил я, с трудом подыскивая слова, - что когда-нибудь придет время и человеческий дух овладеет... гм... психокинетическими силами... Что когда-нибудь мы, не прибегая ни к каким машинам и не пошевелив даже пальцем, сможем одною лишь силой нашей мысли переносить наше тело в мгновение ока в любое место, какое нам вздумается. В общем, что для человеческого духа нет ничего невозможного.