Я - грозный любовник. История Сида и Алисы

Леал Эрмес

– Она еще жива. Может, еще встанет на ноги. А вы все говорите так, будто она мертвая, – сказал Мальро.

– У них вся семейка чокнутая. Сам Пилдит в этом как-то признался, – сообщил Лампрея.

Андреа, которая, казалось, всегда была занята лишь собственной персоной, теперь очень горевала. Беду, которая приключилась с Алисой, она воспринимала как свою собственную. Вдруг она сбивчиво заговорила:

– Я знаю, что она чувствовала. Вы же ничего не знаете! Я тоже пыталась покончить с собой. Первый раз наглоталась порошка. Второй раз – таблеток. Целый пузырек заглотнула. Мне было так одиноко! Когда стало совсем плохо, я испугалась, что умру, и позвала отца. Чуть с ума не сошла! Меня

отвезли в больницу, и я все выблевала. Не знаю, как жива осталась. Думала, помру. На такое идут только от одиночества. Мне тогда было четырнадцать лет. Подруг не было, поделиться было не с кем. Мама умерла, когда мне было одиннадцать. Я очень ее любила. Потом папа снова женился. С его новой женой, такой дрянью, я никогда не ладила. С тех пор жила в постоянной депрессии и сама не знала, отчего. Папа никогда меня не понимал и никто никогда не поймет. Время от времени случаются рецидивы. В последний раз я пыталась наложить на себя руки во время карнавала с Гуаружа. Вечером зашла в море и попыталась утопиться. Не получилось. Море было слишком спокойным. Убедившись, что все это пустая трата времени, я ограничилась ночным купанием, которое взбодрило меня. Теперь, правда, я уже отошла от этого всего, зато понимаю, что творится в душе у человека, задумавшего убить себя. До этой точки доходят те, у кого ничего не остается в жизни. Когда жить больше ни к чему. Когда все хорошее позади, а в будущем ничего не светит. Представьте, что у нее в голове творилось!

В напряженном молчании выслушивали мы откровения Андреа. Грустно слушать такие вещи. Тем более, когда речь о моей Алисе. Не успел я близко узнать Алису, но знаю, что она была добрая, не очень веселая, но и не такая истеричка, как Андреа, которая рассказала свою историю только для того, чтобы Урод ее пожалел. Тот нежно обнял ее. Клевый он чувак. А эта сучка его захомутала. Как последнего дурачка.

Я смотрел на остальных, а те на меня, да так, словно мы по разные стороны баррикад.

– Что же теперь будет? – сказал я себе.

– Боишься снова угодить в тюрягу? – съязвил Лампрея.

– Иди ты в жопу, Лампрея! Сейчас по морде схлопочешь, козлина! – в ярости крикнул я.

– Отвяжись от него, Лампрея. Видишь, как он мучается. Иди гуляй. Оставь его в покое, – вступился за меня Мальро.

– Я ухожу. А то вы еще бросите меня в костер, как ту отрезанную руку. Пошли, Масиел?

– Нет, я побуду здесь еще немножечко.

Я и не заметил, как Лампрея ушел. Мне так хотелось двинуть ему по морде, но вскоре пыл у меня поостыл. Потом и Масиел незаметно смылся, а за ним и девчонки. Слишком много событий произошло за один день, за одно мгновение.

Как же так получилось с Алисой? Полной правды о ее гибели я, наверно, никогда не узнаю. Есть в этом моя вина или это из-за отца, из-за семьи? Почему, умирая, она сжимала в руке мое письмо? Надеюсь, насчет письма – это не выдумка, чтобы усугубить мою вину. Зато теперь я точно знаю, что письма мои она читала. Ей хотя бы нужно было дождаться, пока меня выпустят. Может, мы бы все уладили, и ей не пришлось бы пойти на столь отчаянный шаг.

Оглянувшись, я убедился, что площадь почти опустела. Остались только велосипедисты да скейтбордисты. После такого жуткого известия хуже ничего уже не могло произойти.

23

Если бы мне удалось остаться на площади, я бы еще долго слонялся без цели. Делать ничего не хотелось – ни для себя, ни для других. Надо, чтобы что-нибудь меня оживило, расшевелило.

Где же девчонки? Где подруги моих подруг?

Кажется, я задавал вопросы, только не помню, кому. По-моему, я обкурился. Со мной такое редко случается. Чтобы закадрить девчонку, это ни к чему. Лучше об этом не думать. Еще я слышал чьи-то голоса вблизи, речь шла об Алисе, о девчонках, но я больше ничего не понимал. Чувствовал себя совершенно разбитым, подавленным. Надо что-то делать.

По-разному люди страдают. Например: мне кажется, что я все еще в тюрьме. Что ж теперь делать?

Урод попросил у меня позволения удалиться вместе с Андреа. Не хотел он уходить, не поинтересовавшись, в порядке ли я. Я ответил: «В порядке, просто супер». Такие люди, как Фернанду, сильно меняются. То отращивают длинные волосы, то коротко стригутся, то заводят миниатюрную бородку, то сбривают ее, без конца меняют мнения, а, в сущности, остаются самими собой. Мне тоже не чужды перемены. Но меняюсь я медленнее.

– Связался Урод с девчонкой. Женится – отколется от нашей компании. Он будет пытаться ее удержать, да и она от него не отвяжется. Вот и Сузи замуж выскочила. Да и ты, Мальро, не сегодня-завтра женишься, – с горечью проговорил я.

– Хреново тебе, да?

– Все изменилось, как-то все по-другому. И телки тоже какие-то не такие… Не знаю, как и сказать… Правда, Мальро?

– Вот и я не знаю, чувак, – ответил Мальро.

Компания наша разваливалась уже давно: одни приходили, другие уходили. Два года назад у меня были другие друзья, кроме одного Мальро. И время мы проводили по-другому. Мне хотелось измениться, заняться другими делами, вот только не знаю, как, где и с кем. Вернее, я не то чтобы хотел измениться, а стать лучше, совершить что-нибудь впечатляющее, играть по другим правилам. Я хорошо знал лишь своих недавних знакомых и привязан был только к ним. Теперь, когда мне самому нужна была помощь, что я могу сделать, чтобы все снова стало так, как прежде?

– Мальро, хреново мне, браток, – признался я своему верному, преданному, доброму другу, подражая его манере говорить. Вот уж действительно – браток, что и говорить.

– Пойдем отсюда, – предложил Мальро.

Ему было холодно, он дрожал. Сгустилась ночь. Бары закрылись. Я уж не помню, когда в последний раз ночью спал. Придется снова привыкать к нормальному режиму дня. Я похудел и ослаб. Некоторая потеря веса сопутствовала моральному ущербу. А еще я почти утратил всякую надежду, после того как узнал, что Алиса при смерти. Хуже всего, что виноватым мог оказаться я. Ей хватило смелости, а мне – нет. Я – придурок, но не безнадежный. Тут есть разница. Я знаю, что мне было бы легче убить кого-нибудь, чем самого себя. Никогда не пробовал, но если понадобится – рука у меня не дрогнет. Тюрьмы я больше не боюсь.

Захотелось еще покурить.

– Мальро, побудь со мной. Завалимся к кому-нибудь за травкой. А Лампрея с Масиелом – да пошли они в жопу! Я не один.

– Хреново тебе, приятель. Пойдем-ка домой. Тут больше ничего не будет, холодно уже. Тебе надо набраться сил. Друг, тебя же только что выпустили! Прежде всего выспись. Потом все обдумай. И все тогда будет в порядке.

– Что в порядке-то будет? Нечему уже быть в порядке! Ничего уже не поделаешь! Сейчас покурить бы. А потом отправлюсь к Алисе. Надо что-то делать.

– Алиса в больнице. Тебя туда не пустят. И думать об этом нечего.

– Ну уж нет! Хочу видеть Алису. Хочу поцеловать ее. Жениться на ней. Спать с ней. Сегодня же хочу ее видеть.

– Ты чего, совсем сбрендил, чувак?

– Сам ты сбрендил. Издеваться надо мной хочешь – так лучше проваливай. Держать себя в руках я умею. Оставаться в одиночестве и хныкать по углам я не намерен. Я все преодолею.

– Пошли отсюда. Мне уже невтерпеж. И хватит мозги мне трахать. Знаешь, сколько сейчас времени? Пятый час утра. Какого хрена нам еще тут оставаться? Холодно, спать охота. Я сваливаю. Завтра пообщаемся.