Я хочу, чтобы...
Шрифт:
Амина передёрнуло.
Старуха, хихикая и припадая на одну, костяную ногу, ковыляла дальше, неплохо ориентируясь в улицах, перекрёстках и проулках.
– Ты говорила про какую-то сайеду, - пытаясь прогнать гнетущую тишину и заставляя себя не оглядываться, произнёс юноша.
– Кого ты имела в виду?
Старуха обернулась. Снова с шумом втянула воздух и каркающее хихикнула.
– Конечно, ту, что собрала тебя сюда. Ту, что ждёт тебя наверху.
– Меня не ждёт… меня ждёт только… друг, - поправился Амин.
Старуха качнула уродливой головой.
– Она не умеет дружить, ибни.
И замолчала, точно воды в рот набрала. Амин не нашёлся, что сказать. Всё это казалось сном. Бредом. Иллюзией.
Площадь с пересохшим фонтаном осталась позади, когда на чёрном, усыпанном звёздном небе появилась тонкая синяя полоска - у самого горизонта.
– Вадд близко, - выдохнула старуха. И, обращаясь к Амину, добавила: - Поторопись. Вон твоя птичка.
Юноша недоумённо огляделся. И вздрогнул - в стене ближайшего дома действительно обнаружилась решётка - ровно такая, как в подземелье. Амин подошёл ближе и шумно выдохнул: стена растаяла, а у его ног лежала Гувейда - тёмные распущенные волосы плащом укрывали праздничную, расшитую галабею (Галабея – длинная (до пят) рубаха или платье без ворота, с широкими рукавами, у танцовщиц и модниц – богато расшитая) заострившееся лицо казалось восковым, ненастоящим. Девочка не дышала.
– Не называй её по имени, - шамкнула за спиной старуха, и юноша опомнился. Осторожно поднял невесомую, точно тень, девочку и отступил. Стена обозначилась снова, а на локоть юноше легла костлявая рука.
– Поторопись, - напомнила старуха.
На обратном пути пришлось бежать - странно, проводница, которая до этого еле ковыляла, успевала за юношей шаг в шаг. Иногда даже опережала. И торопила, беспрестанно торопила.
– Что… будет… если я… не успею?
– не выдержал Амин.
– Ты останешься здесь, - отозвалась старуха.
– И не только. Вадд будет пытать тебя - сначала, чтобы узнать всё о твоей сайеде. Потом просто - ради удовольствия. Иногда ему нравится забавляться с живыми. И уж всегда это доставляет удовольствие его слугам.
Амин прибавил шаг.
Шатёр вырос также внезапно - гротескно неуместный среди узорчатых зданий-теней. Амин остановился у порога, пропуская старуху. Та окинула его невидящим взглядом и громко хмыкнула.
“Пир”, точно нетронутый, ждал Амина, всё такой же гадкий.
– Ешь!
– приказала старуха, толкая юноше блюдо с пальцами.
– Быстрее!
Шатёр задрожал, яркий свет прошил полог.
Амин, не размышляя, схватил палец, содрогнулся и, чувствуя, как всё его существо протестует - а больше всего - живот, запихнул его в рот, за щёку. И запоздало позвал:
– Гувейда!
Девочка завозилась у него на руках, тихо застонала.
Шатёр вздрогнул, сияние заполнило его весь. Закрывая глаза, Амин увидел, как старуха грузно поднялась навстречу нестерпимому серебристому свету, услышал, как испуганно вскрикнула Гувейда…
И снова заблудился среди клочьев тумана.
***
Проснулся Амин от боли и от боли же потерял сознание. Перед глазами вспыхивали белые пятна, рот был полон крови, юноша захлёбывался ею, балансирую на грани яви. Горело всё - раскалённый жгут проходился по спине, раз за разом, ужасно и безумно знакомо. Но тогда это было всего-то раз пять, а сейчас… Сейчас Амин не мог и считать, но прекрасно понимал - куда больше пяти. И что будет потом - понимал тоже.
Шок от холодной воды заставил взбодриться - только лишь чтобы в полузабытьи увидеть знакомые лица бедуинов. Сейчас - злые лица. Лицо Бакра, наклоняющегося за камнем…
Да, камни тоже были. В очередной раз теряя сознание, Амин успел подумать, что стараниями рассерженных хозяев так долго и не протянет. Ха, а мальчишка говорил что-то про пещеру…
Потом было солнце - яростно-жгучее. Надсадное жужжание у уха. И знакомый скрипучий голос:
– Ты получил, что хотел. Я исполнил твоё желание.
Амин с трудом разлепил глаза. Открыл пересохший рот, силясь вдохнуть.
– Жалкое зрелище, - проскрипел Валид, сидящий на валуне неподалёку у стены, к которой был прикован Амин.
– Человек - такое жалкое зрелище. Даже лучшие из вас неизменно жалки. Глупы, уродливы и жалки… Я ненавижу вас. Весь ваш гнилой род. До последней косточки, до последней мыслишки, последней сути вашей жадной натуры ненавижу… Почему ты решил, что можешь управлять мной, смертный?
– покосившись на юношу, поинтересовался мальчик.
Амин закрыл глаза, щекой прислоняясь к стене, пытаясь найти в ней желанную прохладу.
– Дружба. Помощь. Просьба, - выплюнул мальчик.
– Всего лишь очередная клетка. Да, кстати, если тебе интересно, я выполнил и другое обещание. Я отвёл Гувейду, оставил её у караванщиков. Девочка полубезумна, но скоро отойдёт. Она не будет помнить себя, ничего не будет помнить. Ничего, кроме имени. Но любой бедуин увидит на ней печать бывшей “защитницы”. Так что сомневаюсь, что ей удастся протянуть долго. Хотя… не спорю, ты дал ей шанс. Но, - мальчик вскочил, подошёл ближе. Потянулся и вдохнул Амину в ухо: - Ты же думал, я спасу тебя, да? Да, конечно, иначе зачем тебе рисковать жизнью ради какой-то девчонки? Решил сделать меня своим рабом, прикрывшись дружбой… взаимопомощью? Думал, я не пойму? О, да, это же то “человеческое”… ты прав, Амин. Это то. Человеческое. Все вы на привязи друг у друга. И я не прощу тебе, что ты хотел привязать и меня. Меня никто не может поймать. Никто.
Амин, плывя в дурмане, мелко задрожал, когда у пояса - точнее рубища, что от него осталась - истерзанной кожи коснулся холод метала.
– Твоя джамбия, - улыбнулся мальчик, отступая.
– Жаль, она тебе не поможет. Она для султанов. А ты… ты мертвец. Прощай, Амин, - и, потянувшись, потрепал слипшиеся от пота светлые волосы, юноши.
– С тобой было… забавно.
Амин дёрнулся, силясь повернуть голову. И тут же обмяк. Даже сквозь забытьё он чувствовал жгучие прикосновения солнца и укусы насекомых. А ещё скрипучий смех.
И - почему-то - шорох крыльев.
***
Десяток людей сгрудились крупными муравьями у гладкой, раскалённой скалы. Покрутившись, они вместе с ещё одной обмякшей фигуркой поползли к чёрному провалу прохода.
Валид сосредоточенно смотрел на них, сидя на вершине оплывшей свечным огарком крыши башенки. Поджав ногу, опасно свесился над пропастью, кусая губу.
Порыв ветер взлохматил тёмные волосы. Оранжевая завитушка сорвалась с карниза, запрыгала по каменным стенам, падая, эхом отзываясь где-то среди древних скал-зданий.