Я и мой близнец
Шрифт:
— Братик! Я теперь тебя ни за что не оставлю одного! Прости, что меня так давно не было! Прости!
Он коротко кивнул и еще глубже опустил голову. Он хотел скрыть вновь появившиеся слезы. Тогда я приняла бесповоротное решение: я ни за что не выйду замуж до тех пор, пока Джош не перестанет нуждаться во мне!..
Я отказалась возвращаться домой, а отправила Майка известить родителей. Я намеревалась отныне ухаживать за Джошем и днем, и ночью. Правда, чтобы мне это позволили, позже пришлось написать прошение о приеме на работу санитаркой. Джош не хотел этого и даже немного
Спала я на стуле рядом с ним, хотя мне предложили комнату неподалеку. Я категорически отказывалась оставлять его даже на мгновение, если только мне не приходилось выполнять свою работу. А работы было немало! Уборка палат и коридоров, вынос и замена грязного белья, помощь больным при приеме пищи. Мне было очень трудно, ведь я не привыкла к такой тяжелой работе, но ради Джоша я готова была и на большее.
К сожалению, мы совсем не могли побыть с ним наедине, поэтому общались при помощи улыбок и крепко переплетенных пальцев рук. Джош порозовел и начал набирать вес, хотя иногда на него все же находила какая-то мрачная туча, заставляющая его хмуриться и горько вздыхать. Я переносила это с болью, но молча. Надо быть сильной! Надо быть твердой ради него!
В эти невыносимо трудные дни очень сильно меня поддержали молитвы к Господу. Теперь я понимала, почему христианство до сих пор не исчезло с лица земли: Бог был реальным, а молитвы к Нему — действенными! После молитвы я чувствовала укрепление души и даже тела. Я становилась решительнее и радостнее, ведь теперь я четко знала свою цель: служить своему дорогому брату до тех пор, пока в этом не отпадет необходимость. Если он будет нуждаться во мне всю жизнь, значит, я не выйду замуж никогда!
Вскоре в лазарет приехали родители. Мама выглядела испуганной, отец — мрачным. Но радостным было то, что Джоша выписывали продолжать лечение дома! Я очень обрадовалась и пошла собирать необходимые списки лекарств и вещей.
Добирались долго и с трудностями, но вскоре на горизонте замаячил наш провинциальный городишко, и я вздохнула с облегчением.
Дома я заявила, что теперь буду жить в комнате рядом с комнатой Джоша, чтобы помогать ему, если нужно и ночью, ведь он пока не мог передвигаться по дому самостоятельно. Отец страшно напрягся. Наверное, вспомнил, как видел нас в одной кровати, и испугался, что мы опять впадем в подобный срам. Он начал яростно мне запрещать и заявил, что Джошу наймут сиделку с медицинским образованием.
Я ответила, что объявлю голодовку, если он мне не позволит. Хорошо, что Джош не слышал нашей перепалки, иначе он бы впал в страшное огорчение. Отец упорствовал, а я отказалась и от обеда, и от ужина.
Я все время была около Джоша, помогая ему устроиться в своей комнате и восполняя все его потребности. К нему постоянно приходили посетители: то слуги, желающие поприветствовать сына хозяина, то соседи, узнавшие о его травме. Мы до сих пор с ним так и не поговорили, хотя, пожалуй, даже немного побаивались
Наконец, наступила первая ночь дома. Я упорно отказывалась оставлять Джоша одного, хотя у меня от усталости и голода уже кружилась голова. Я скрыла от Джоша, что устроила голодовку, иначе он бы мне этого не позволил, а я должна была во что бы то ни стало повлиять на решение отца.
Когда, наконец-то, дом полностью затих, я присела на край кровати Джоша. Он посмотрел на меня немного печальным взглядом и нервно сглотнул. Мы оба понимали, что нам пора поговорить по душам.
— Аннабель, как ты поживала? — тихо спросил Джош, немного смущенно опустив глаза.
Я даже не знала, что ему ответить. Сказать, что умирала тут от отчаяния и боли? Нет. Я не хотела этого говорить. С другой стороны, я не желала от него ничего скрывать.
— Джош, — тихо произнесла я, — мне было плохо… Но сейчас… сейчас у меня уже есть силы жить…
Он резко взглянул на меня с примесью боли и беспокойства, а потом заставил себя улыбнуться и сказал:
— Я рад. Я рад видеть, что ты в порядке…
Но потом он снова печально опустил голову. И я поняла, что его душевные раны все еще невыносимо болят. Тогда я просто опустилась на колени перед его кроватью, взяла его за руку и прижала его ладонь к своей щеке.
— Братик! Мы должны жить дальше! Пожалуйста, больше не делай с собой ничего!!!
Он изумленно посмотрел на меня и тихо прошептал:
— К-как ты узнала, что… что это я..?
Я начала плакать и умолять его:
— Джош, родненький! Дорожи своей жизнью, прошу тебя! Я поняла о твоих намерениях, как только прочла твое последнее письмо. Ты попрощался со мной через маму, и я догадалась…
Я заплакала сильнее, снова представив, что могла потерять его навсегда. Потом я поднялась с колен, взобралась на кровать и крепко, насколько позволяли его раны, обняла его.
— И, хотя мы не можем любить друг друга, как муж и жена, Джош, но мы можем по-прежнему быть друг для друга братом и сестрою. Мы можем общаться и заботиться друг о друге, мы можем вместе смеяться и делиться проблемами! Мы все еще можем это, Джош!
Я не видела его лица, но почувствовала, что он тихо плачет. Однако я ощутила, что это не слезы горя, а слезы очищения: очищения от мук, сердечных ран и разочарования.
— Да, моя любимая сестренка, — прошептал Джош мне на ухо, — я согласен всею душою любить тебя, как брат…
Потом мы замолчали и просто прижимались друг к другу, как в прошлые далекие времена.
«Я не могу выйти замуж, пока Джош сам не решит создать семью» — твердо решила я, намереваясь в ближайшее время заявить об этом Дэйву Хопкинсу.
В ту ночь я заперла дверь и просто уснула с Джошем в одной кровати. Мне уже было все равно, узнают ли об этом слуги или даже родители. Я собиралась быть рядом с Джошем, несмотря ни на что!
* * *
Так как я не ела и весь следующий день, то вечером, когда поправляла Джошу одеяло и собиралась взбить его подушки, у меня сильно закружилась голова. Я неожиданно упала на кровать, а Джош испуганно дернулся.