Я и Он
Шрифт:
Мы смотрим друг на друга. Этакий стоп-кадр крупным планом в середине фильма: я пристально смотрю на Маурицио, Маурицио пристально смотрит на меня, рука Маурицио застыла на моем плече. В этом кадре запечатлен момент моего краха, а может, если придать значение едва заметной левитации, вызванной у "него" прикосновением руки Маурицио, моего окончательного совращения. Затем неподвижность рассеивается, кадр оживает, фильм снова приходит в движение.
Реплика Маурицио: — Когда же мы опять засядем за работу? — Хоть завтра.
— Ладно, давай завтра.
Я так рассеян, смущен, сбит с толку, что почти не замечаю, как выхожу с Маурицио в прихожую, а когда закрывается дверь, с удивлением обнаруживаю, что я один. Машинально иду в конец коридора, где зазвонил телефон. Снимаю трубку. Это Фауста.
— А почему я — нет? — Тебе лучше посидеть дома. Твое присутствие будет лишним. — Решил уединиться с Проттихой? — Так точно.
Долгое молчание. Наконец в трубке раздается жалобный вопрос: — После заедешь ко мне? Я "наверху". Весь день без вариантов копошился "внизу", сначала с Флавией, затем с Маурицио, и вот хоть теперь полегчало.
— На кой ляд я к тебе поеду? Этим делом я займусь с Мафальдой, так что можешь губы не раскатывать.
— Почему ты такой злой, такой жестокий? Может, мне просто захотелось побыть с тобой? Я же ни о чем тебя не прошу. Только будь со мной чуточку поласковей.
Чувствую, что поддаюсь соблазну и раскисаю. И все-таки отвечаю со злорадством: — Нечего, нечего, ложись спать, хватит зудеть. Созвонимся завтра.
— Пока.
— Пока.
Бедная Фауста!
XIII
Кастрирован!
Вечером того же дня еду в направлении виллы Протти и говорю "ему": "- Видел? Вот что значит сублимация. Сначала Флавия заигрывает со мной, дразнит меня, делает вид, будто на все готова, но как только я даю тебе волю — шмяк! шмяк! — отвешивает пару таких затрещин, что хоть стой, хоть падай".
"Он" не отзывается. Настроение у "него" паршивое, я знаю. После прокола с Флавией предстоящее общение с Мафальдой лишь усиливает "его" недовольство. Тем более что, выходя из дома, я, так сказать, официально "ему" подтвердил: "- Час настал. На сегодняшний вечер я временно приостанавливаю мой "возвышенческий" эксперимент. У тебя будет возможность установить с Мафальдой, как ты выражаешься, "прямой контакт". Предоставляю тебе полную свободу действий, без каких-либо ограничений".
Это торжествующее заявление я попытался произнести с таинственным и многообещающим видом, точно отец, говорящий сыну: "Ты уже в том возрасте, когда я могу доверить тебе ключи от дома: на, держи и развлекайся за милую душу". Однако, судя по гробовому молчанию, с которым "он" воспринял мой посул, тот "его" нисколечко не прельстил. Хоть "он" меня и уверял, что возраст для "него" не имеет значения, перспектива установить с Мафальдой "прямой контакт", как видно, не очень-то "ему" улыбается. Желая понять, что скрывается под "его" молчанием, я настаиваю: "- Выходит, визит Флавии оказался самым настоящим уроком сублимации".
Задетый за живое, "он" наконец отзывается, точнее огрызается: "- И в чем, интересно знать, заключался этот урок? — В том, что Флавия предпочла низменному наслаждению, которое предлагал ей ты, возвышенное наслаждение, которое вытекало из отказа от самого наслаждения.
— Какое же можно испытывать наслаждение, отказываясь от наслаждения? — Наслаждение властью.
— Ну и где тут власть? — У тебя на бороде. В первую очередь это власть над тобой. А следовательно, и над остальными. Подчеркиваю: власть, а н е властность. Первая присуща "возвышенцам", вторая — "униженцам". Ты — существо властное, но именно потому, что ты такой властный, я начисто лишен всякой власти. Тебе интересно знать, в чем заключается урок Флавии? Отвечаю. Флавия поступилась своей властностью, но взамен обрела полную власть надо мной. Я же не отрекаюсь от властности, по крайней мере ты делаешь все, чтобы я не отрекся, и, естественно, теряю власть над Флавией. Коль скоро дело обстоит именно так, мне остается извлечь из моей властности хотя бы практическую пользу, иными словами, прибегнуть к твоим услугам ради чисто материальной выгоды. Вот и весь урок.
— А чисто материальной выгодой, — ехидничает "он", — попросту
— Почему это? — Потому что власть начинается там, где кончается просто болтовня.
— Какое мне дело до власти? Я твердо знаю одно.
— Что? — А то, что после шести месяцев воздержания ты подсовываешь мне старуху.
— Да какая она старуха? Вполне подходящий возраст.
— Во-во. Для кладбища.
— А хоть бы и так? — отвечаю я сквозь смех. — Не ты ли постоянно убеждал меня в том, что увядающая плоть зрелой женщины способна возбуждать не меньше, чем возбуждала ее же терпкая незрелость лет тридцать — сорок назад? Говорил ты это или не говорил? — Говорил, но… — Говорил. А когда я спросил тебя: "Никак на старушек потянуло?" — что ты мне ответил, помнишь? Ты ответил: "Ну, потянуло, а что тут такого?" — Не стану отрицать: было дело. Только многое зависит от обстоятельств. Скажем, в тот вечер, когда под столом ты взял Мафальду за руку, я сразу изготовился. Тогда, в силу обстоятельств, мне захотелось Мафальду. А теперь… — А теперь? — Теперь все как-то заранее известно. Запрограммировано. Да и делается ради одной практической пользы.
— Ну и тогда, если вдуматься, тоже была своя польза — цель, которой я добивался.
— Да, но это было чем-то новеньким. А любая новизна, как тебе известно, всегда кажется бескорыстной и ненадуманной.
— Слушай, может, хватить ворчать? Я же знаю, что ты и на этот раз покажешь класс. Разве нет?" Не отвечает. Все еще дуется на меня. Надо бы дать "ему" возможность излить чувства, а в остальном — довериться "его" неотразимой, почти машинальной готовности. Молча еду дальше. В темноте на дороге ослепительно вспыхивают фары, затем гаснут, снова зажигаются и совсем рядом проносятся мимо. На десятом километре мои фары выхватывают из мрачной размытой перспективы прямой участок черного асфальта, разделенного барьером с красными полосками светоотражающей разметки; а посредине этого участка, там, где к главной дороге примыкает поперечная, — сидящую на барьере женщину. Это проститутка. Одна нога свесилась, другая согнута и уперлась в перекладину. При ярком свете мимолетном замечаю, что на ней мини-юбка; мой взгляд скользит все выше и выше, как шпага, вонзается прямо у нее меж ног — в густую тень, а может, и не тень. Все это я отмечаю про себя с холодной ясностью, затем включаю ближний свет и прогоняю прочь дорогу, красные полосы разметки, асфальт, перекладину, барьер и женщину в сумерках ночи. "Он" тут же вопит нечеловеческим голосом: "- Назад, назад, давай!" Поначалу я, признаться, решил, что на кого-то наехал или что от машины отвалилась деталь. Но вскоре сообразил: я чуть было не упустил девицу на перекладине. Всего-то навсего. Как бы то ни было, даю задний ход: сейчас не стоит "его" сердить, ведь совсем скоро, на вечере у Протти, "он" должен оказать мне известную услугу. И все же я замечаю: "- Ты что, белены объелся? Подумаешь, какая-то шлюшка.
— Нет, она не похожа на других. Ты обратил внимание, как она сидела?" Вот она. Молодая — лет двадцати. Останавливаю машину и высовываюсь из окошка, чтобы получше ее рассмотреть. Брюнетка с черными, слегка раскосыми глазами, напоминающими две бойницы. Скуластое худое лицо, узкогубый рот и резко очерченный нос. Внешне — настоящая индианка. На голове молочно-белый берет, из-под которого торчат темные блестящие волосы. Я уже слишком долго стою, чтобы уехать просто так. Ладно, думаю: поторгуюсь с ней для вида, лишь бы не выводить "его" из себя. Однако не успеваю я и рта раскрыть, как "он" грубо приказывает: "- Нечего тут ля-ля разводить. Сажай ее в тачку и жми домой.
— Совсем, что ли, того? — Сказано тебе: нечего языком трепать! Хочешь, чтобы я участвовал в твоих шашнях с Мафальдой, — подавай мне эту девку, и без разговоров. Не то — шиш! — Что значит "шиш"? — Шиш тебе, а не Мафальда.
— Погоди, погоди. Уж не собираешься ли ты… — Прикинуться в решающий момент дохляком? Именно.
— Послушай, давай рассуждать здраво: ну, сделаю я потвоему, притащу эту деваху домой — и какой от тебя потом будет прок с Мафальдой? Смех, да и только.
— Спокуха: положись на меня".