Я, инквизитор. Башни до неба
Шрифт:
То, что говорил мастер Кнотте, казалось, имело смысл. Конечно, тот факт, что все оставили меня в дураках, не наполнял меня особой гордостью. Ибо пьяница и бабник оказался на самом деле внимательным наблюдателем, реализующим заранее составленный план действий, а воспитанный и симпатичный дворянин превратился в жестокого убийцу. И только я, уставившись в пламя свечи, не видел того, что лежит за пределами освещённого круга. Это был печальный вывод для инквизитора. Или, вернее, для того, кто мечтал инквизитором стать.
– Легхорн грешник. Это не подлежит
Я внимательно его слушал, надеясь, что через минуту, после столь эмоциональной прелюдии, он захочет перейти к делу. Мне было интересно, каким образом мастер Альберт хочет заставить Легхорна послужить нашему делу. Кнотте снисходительно улыбался, словно читал мои мысли.
– Легхорн предавался греховной наклонности, запрещённой и отвратительной страсти, жил без цели и без смысла, движимый только бессмысленной жаждой причинять страдания и нести смерть. Мы, Мордимер, придадим смысл его дальнейшему существованию.
– Вот как, – сказал я, начиная понимать.
– У Инквизиториума много врагов, – вздохнул Кнотте. – Помнишь, как я сравнил нас с пастушьими псами?
Я кивнул головой.
– И нам, как и пастушьим собакам, угрожают не только сильные дикие звери. Нас жрут блохи, клопы и клещи, с которыми иногда даже труднее справиться.
– Так значит, Легхорн нам в этом поможет... – заключил я.
– Мы направим его страсть в нужную нам сторону, – согласился Кнотте. – Он умён и безжалостен, так что может быть полезен.
Я уже это себе представил. Я также представил себе женщин или девушек, которые погибнут от рук этого мерзавца. Дочерей, жён или сестёр людей, которые по каким-то причинам досадили Святому Официуму. Легхорн станет орудием в наших руках. Но не слишком ли мы запачкаем руки, пользуясь таким инструментом? Я решил поделиться с Кнотте своими сомнениями, хотя и знал, что он уже принял решение, и я определённо не буду в состоянии его изменить. Мастер Альберт задрал подбородок.
– Бог знает, что наши намерения чисты, как горный хрусталь, а сердца горячи, словно вулканическая лава, – сказал он с пафосом.
Как ни странно, я не услышал в этом пафосе наигранности, что могло свидетельствовать как об искренности речей Кнотте, так и о том, что он мог зачаровывать голосом, словно сирена, а я поддался ему, словно спутники Одиссея.
– Ну, иди уже, парень, иди, – приказал он затем ласковым тоном. – Только разбуди сперва эту шлюху, а то я не хочу вставать с кресла.
Я сделал, как он велел, и закрыл дверь. Я ещё обернулся через плечо, чтобы увидеть, как растрёпанная девушка приближается нетвёрдым шагом к Кнотте и опускается на колени между его ногами. Он улыбнулся мне сытой, безмятежной улыбкой человека очень довольного собственной судьбой.
На следующий день мастер Альберт был приглашён на аудиенцию, и вернулся в гостиницу очень довольный. Он даже не вызвал меня к себе, а сам ввалился в мою комнату, распространяя вокруг кислый запах пота и вина.
– Надо признать, что хоть она и сука, но щедрая, – сказал он с огромным удовлетворением и он хлопнул себя по забренчавшему поясу.
Потом он с улыбкой взглянул на меня.
– Какой процент гонорара ты заслужил, Мордимер? – спросил он. – Как ты сам оцениваешь свои достижения? Как оцениваешь свои усилия и свою работу?
– Усилия и работа были, но они не принесли результата, – буркнул я, опуская голову. И я действительно искренне произнёс эту фразу.
– Результат был, хоть ты об этом и не предполагал, – отозвался мастер Альберт. – Ты мне помог, хотя и не знал об этом, и не имел такого намерения.
Я и сам не знал, благодарить ли его за такие слова, поэтому промолчал. Меня интересовало лишь то, как в связи с таким развитием ситуации будет обстоять дело с моим повышением.
– Ты получишь повышение, Мордимер, – Кнотте, казалось, угадывал мои мысли. – Не только потому, что ты, правда, не сразу, однако добрался до истины. Или, точнее говоря, истина замаячила перед тобой, словно сквозь туман.
– От всей души благодарю вас, мастер, – сказал я, и мне не пришлось притворяться благодарным.
– Слишком много в этом было обычной случайности и неоправданной веры в собственную интуицию, но ты как-то дополз до цели... – вздохнул он. – Повышение ты получишь, прежде всего, по двум причинам. Во-первых, ты выказал изрядное проворство, готовясь к допросу Неймана. Ты срежиссировал этот спектакль чрезвычайно успешно, лучше, чем я осмелился бы этого ожидать...
Я склонил голову, благодаря его за эти слова. Честно говоря, мне, впрочем, казалось, что я не заслужил их в полной мере.
– Во-вторых, что, возможно, даже важнее, ты не уронил мой авторитет в глазах маркграфини, – он оскалил зубы. – Хотя я знаю, что тебя к этому подстрекали. Ты был уверен, что я ошибаюсь, однако сохранил верность. Маркграфиня не замедлила мне сегодня об этом рассказать.
– Если мы не будем уважать друг друга, кто будет уважать нас?
– То-то и оно, Мордимер. Мы, инквизиторы, всего лишь люди. Иногда мы искренне ненавидим наших товарищей, иногда их презираем, иногда с удовольствием увидели бы их униженными и опозоренными. Но тот, кто поддаётся искушению проявить эти чувства на глазах у других людей, тот не достоин быть инквизитором. А почему так?
Скажите, пожалуйста, как быстро моральные сентенции превратились в экзамен.
– Профессиональная солидарность, – ответил я.
– Конечно, – признал он мою правоту. – Но и нечто большее. Если нас разделят и поссорят, нами смогут манипулировать. Ты читал Цезаря, парень?
– Да, мастер.
– Значит, ты знаешь, каким способом покорили Галлию. Мы не хотим быть Галлией. И мы никому не позволим нас ослабить. Наша мечта, Мордимер, воспитание умных и верных инквизиторов, но если выбор стоит между верным дураком и умной свиньёй, мы выберем верного дурака.