Я – инопланетянин
Шрифт:
ГЛАВА 2
СОХРАНЕННОЕ В ПАМЯТИ
Два отца, три матери… Многовато? Что ж, могло быть и больше, поскольку эта моя миссия — третья. Но на Рахени и Сууке связь поколений иная, чем на Земле и Уренире, моей далекой родине. Причины кроются в физиологии — ведь именно она формирует понятия о материнстве, отцовстве и брачных коллизиях. Скажем, на Рахени размножение — функция общественная, и осуществляется она гласно и зримо, в водной среде; если пользоваться земными аналогиями (правда, весьма отдаленными), женские особи мечут икру, а мужские ее оплодотворяют. Как установишь в такой ситуации,
Суук, местечко, в общем-то, райское в смысле воспроизводства потомства более трагичен, чем Рахени. На Сууке нет разделения по половому признаку; каждая особь рождает новое существо и гибнет при этом с близкой к единице вероятностью. Те счастливчики, коим удается выжить, правят обществом и производят второе дитя, а тут уж смерть неизбежна. Аффа'ит, мой суукский родитель, в число счастливцев не попал, так что я с ним не виделся и даже не имел его портрета, хотя изобразительное искусство на Сууке не оставляет желать лучшего. Судя по генетической памяти, оставленной в наследство Аффа'итом, он являлся личностью ничем не примечательной — конечно, не считая того, что породил меня.
Что касается Земли и Уренира, то тут гораздо больше сходства. Мыслящие в этих мирах — гуманоиды, подобные друг другу обликом, метаболизмом, системой размножения, и, вспоминая о необычных автохронах Суука и Рахени, приходишь к мнению, что между землянами и уренирцами разница не столь уж велика. Она коренится не в физиологических различиях, весьма незначительных, должен признать, а в психологии, технологическом уровне и социальном устройстве. Может быть, когда-нибудь земляне станут подобны нам и в этих отношениях… может быть, если минуют коридор инферно! Он становится все уже и уже, но еще нельзя сказать, куда он ведет: в тупик ли стагнации и упадка или к возвышенным чертогам прогресса и зрелой мудрости.
Да, мы похожи… Не потому ли я не спешу покинуть этот мир, колеблющийся на изломе судеб? Не потому ли продлеваю снова и снова свое существование, чтобы понять, разобраться и зафиксировать, к чему он движется — к пепельным краскам заката и ночной тьме или к сияющему полудню? Не потому ли придумываю долг перед Землей, сопоставляю его с уренирским долгом и решаю остаться — еще на десять или двадцать лет?
Впрочем, долг не придуман, а существует в реальности — ведь я в такой же мере человек Земли, как эмиссар Уренира. И потому я здесь, в Анклаве, в зоне загадочного бедствия. А мог бы пребывать в ином, гораздо более приятном месте…
Последние годы я провожу осенний период в Чехии, под Оломоуцем, вблизи моравских гор. Я приобрел там усадьбу в деревне с нежным названием Девичка; не опорный пункт, как в Осло, Мадрасе, Калифорнии и других местах, а просто скромный домик на краю поселка, куда я добираюсь на автомобиле, без всяких подпространственных фокусов. Кроме дома, есть тут двор с колодцем, сад с яблонями, вишней, сливой и беседкой — ее решетчатые стены оплетены виноградной лозой, а от беседки к дому тянется тропинка, обсаженная кустами сирени и алых пионов. Сад и этот павильон напоминают мне жилище на Сууке; временами, бросив взгляд на небеса, я представляю, что вновь
Однако вернусь к своим земным владениям. В них, кроме сирени, пионов и яблонь, растут могучий древний кедр, жасмин с пьянящим нежным ароматом, розы, нарциссы и лилии; маленький рай на околице Девички, у дубового леса, который карабкается вверх по склонам невысокого хребта. В этом раю даже присутствуют гурии: моя кухарка и экономка пани Клара и дочка ее Анелька. Анелька, которой стукнуло семнадцать, в меня влюблена, но я надеюсь, что это в скором времени пройдет; увы, я не герой ее романа!
В селе меня уважают: во-первых, потому, что я свободно изъясняюсь на чешском, а во-вторых, из почтения к пану журналисту, личности интеллигентной, состоятельной, владельцу информационного бюро. Здесь, в моравской глубинке, нет игрунов, модификантов и имплантов, люди тут простые, добрые, богобоязненные, не то что в Париже, Москве или тем более в Нью-Йорке; я был бы сильно удивлен, если бы в этих столичных клоаках прохожие при встрече снимали шляпы, желая мне доброго здравия. А пожелания девиченцев искренни и очень мне на пользу — хотя, разумеется, главное в этих краях дубовый лес. Два-три восстановительных сеанса, и я опять силен и молод… Щедрое дерево — дуб! Энергии в нем поменьше, чем в секвойе, но отдает он ее охотно и любит прикосновение человека…
Шел октябрь, когда, созвонившись со мной из Праги, приехал Жиль Монро. Могу сказать точнее, ибо в памяти моей не пропадают даты, картины и события: было седьмое октября, шестнадцать десять, когда Монро выбрался из лимузина у моей калитки. Я решил, что он — лицо значительное; в машине маячили шофер и еще один спутник, надо думать, телохранитель. Оба — модификанты, судя по ширине плеч, бесстрастным лицам и профессионально отточенным движениям. Шофер выскочил, открыл перед Монро заднюю дверцу лимузина, телохранитель распахнул калитку, а за ней уже поджидала пани Клара, онемевшая от изумления. Дипломатично улыбнувшись, Монро одернул легкий твидовый пиджак, поправил диск переговорника на лацкане и приложился к ее пухлой ручке. Щеки пани Клары заалели; потом, игриво покачивая бедрами, она повела важного гостя ко мне в беседку.
— Вино, чай и фрукты, — сказал я, когда с приветствиями было покончено и мы уселись за круглым столиком в плетеных креслах.
— Может быть, кофе для пана координатора? И булочки с медом? — Моя экономка взирала на Монро с неутоленной женской нежностью.
— Благодарю, мадам, но лучше чай. И, пожалуй, булочки… Я сыт, но не могу отказать себе в удовольствии… — Он приласкал томным взглядом пышную талию пани Клары, затем повернулся в мою сторону и незаметно подмигнул, будто говоря: ох уж эти женщины!..
«Очаровательный мужчина! — подумал я. — Учтив, галантен, умеет расположить к себе и, несомненно, тот, за кого себя выдает». Быстрый ментальный анализ подтверждал, что Жиль Монро не проходимец: от него проистекали флюиды уверенности и властности, свойственной чиновникам высшего ранга. Мощь их была достаточной для покорения женских сердец, но мне опасность не грозила, все-таки я — не пани Клара.
— Ваш секретарь звонил мне, чтобы договориться о встрече, но не обмолвился ни словом о вызвавших ее причинах, — проговорил я на французском. — Чем могу служить, координатор?