Я из тех, кто вернулся

Васильев Геннадий Евгеньевич

– Паек собрать в вещевой мешок.

– Чего-чего? – растерянно переспросил Богунов, а Матиевский с недоумением обернулся и молча закусил пальцы.

– Что вы на меня так смотрите? – рассердился Шульгин. – Вы лучше туда посмотрите. Разуйте свои глаза. Что вы там видите?..

Богунов поднял голову в сторону вертолетной площадки и обреченно сказал:

– Лесоповал…

Действительно, именно лесоповал напоминала тропа над кишлаком, ведущая к горному плато. Лежали вдоль тропы солдаты и с правой, и с левой стороны. Словно сухие бревна валили с бортов беспорядочно в разные стороны.

– Лучше бы не дразнили… – простонал Матиевский.

– Ничего, – бодро сказал Шульгин, – другим еще тяжелее, чем вам. А на вас, ребята, пахать еще можно. Доберемся наверх – я вам выделю тройную порцию самого усиленного пайка. Три часа будете отъедаться.

– Лучше трое суток, – заметил Матиевский и горько вздохнул. – Вот так я свою кошку Мурку дразнил дома. Покажу шкурку от колбаски, и фи-ить… А она воет, мя-яу… А теперь я сам вою… У-у-у…

Шульгин скупо улыбнулся. Помог солдатам собрать паек. И тоже сглотнул сухую слюну. Потер небритую щеку. И неожиданно заметил краем глаза какое-то движение справа от себя за дувалами пустынного кишлака. Стремительно развернулся, и пальцы его машинально оказались на спусковом крючке.

– Богунов, – быстро скомандовал он, – через дувал марш вперед. Матиевский, прикрой сержанта. Кто-то там мелькнул в халате…

Группа прикрытия быстро рассыпалась по сторонам.

39

Матиевский провалился в расщелину глинобитного дувала, взяв на прицел возможные очаги огня. Шульгин укрылся за каменной стеной. Богунов рыскающими движениями пробежал по афганскому двору, перемахнул один дувал, другой…

– А ну, стой, – вдруг раздался за дувалами зычный голос сержанта, – стой, тебе говорят…

Шульгин выглянул из-за укрытия. Глухой шум раздался в глинобитном сарае. С грохотом распахнулась дощатая дверь на кожаных петлях. Сержант Богунов выталкивал из дверей глинобитного сарая дряхлого старика в длиннополом халате.

– Давай быстрее, аксакал, – сердито распоряжался он.

– Товарищ лейтенант, обнаружил душманского наблюдателя, – доложил он Шульгину.

– Да какой он наблюдатель, – махнул рукой Шульгин, – полуслепой старик… Из него же песок сыпется… – Он задумчиво потер ладонью лоб, оглядел седую бороду афганца. – Хотя, может, он нам и пригодится. Спросить бы у этого старика, есть ли хлеб в кишлаке? А то вон сколько наших валяется на тропе. Одного штабного пайка на всех не хватит. Там же полсотни хромых и приплюснутых. Всех же поднять надо.

Старик тоже кинул взгляд на тропу, по которой только что прошли лейтенанты штабного управления. Заметил развалившихся по сторонам тропы уставших солдат. Довольное выражение промелькнуло по его лицу.

– Смотрите, товарищ лейтенант! Не такой уж он и слепой! Лыбится, сволочь, – возмущенно воскликнул Богунов. – Радуется, что ли?.. Вот гад…

– Матиевский, – крикнул Шульгин, – догони-ка штабного переводчика. Если он еще недалеко ушел… Попробуем поговорить с этим Хоттабычем.

– Есть, – козырнул Матиевский и загрохотал сапогами по тропе.

– Лейтенант Брагинский, – заорал он оглушительным дискантом. – Стойте, товарищ лейтенант…

Ждать пришлось недолго. Брагинский быстрым шагом спускался вниз.

– Ого-о, – воскликнул он. – Уже взяли языка?.. Быстро вы…

Шульгин покачал головой.

– Какой это язык! Это, наверное, местный житель. Спроси у него, пожалуйста, Витя, есть ли в кишлаке хлеб? Нам нужно накормить наших доходяг. Одного пайка на всех не хватит. Ребята уже три дня не ели. Еле ногами ворочают. Надо же помочь им подняться к вертолетной площадке.

– Ноу проблем, – вежливо сказал переводчик. – Сейчас мы живо найдем общий язык. Что я, зря учился?

– Действуй, уважаемый, – кивнул Шульгин.

Переводчик повернулся к старику, положил руку на сердце и заговорил на языке фарси длинно и ветвисто, по восточной традиции начиная издалека. Он пожелал старику здоровья и долгих лет, помощи Всевышнего в трудах, счастья родным и близким, и только потом Шульгин разобрал знакомые слова «Нон бар?», то есть «хлеб есть?».

Старик посмотрел на переводчика как-то снисходительно, усмехаясь в бороду. Потом ответил, и тоже длинно-длинно, и еще цветистее и ветвистее.

– Что он говорит? Что? – нетерпеливо спросил Шульгин.

Переводчик недоуменно поднял брови:

– Интересно как-то он выражается. Перевожу дословно, Андрей.

И переводчик продекламировал нараспев, видно, подражая протяжному речитативу старческой речи:

– Когда растопит снежные шапки гор потеплевшее апрельское солнце, когда зашумят в горах весенние ручьи, когда увлажнится горная земля, когда плуг коснется весенних полей, когда зашумит под землею новая жизнь, когда появятся на полях зеленые всходы, когда вытянутся спелые колоски к небесам и осыпятся зернами на горячую землю. Соберем урожай. Сделаем муку. Испечем хлеб. Тогда и приходи, солдат, кушать хлеб, если доживешь…

Лицо у Шульгина удивленно вытянулось. Богунов задохнулся от возмущения. Матиевский сделал резкое угрожающее движение. Но Шульгин опережающе поднял руку.

– Погодите, ребята. Не горячитесь. Хорошо он сказал, не правда ли? Красиво! Только теперь наша очередь говорить. Переводи дословно, – кивнул Шульгин переводчику.

– …Когда сойдет с горных хребтов тающий снег, – забормотал переводчик, переводя старику гортанными длинными фразами, – когда солнце обласкает зеленые всходы полей… когда тучным колосом поднимутся нивы… когда первые зерна падут на жито… и первая мука посыпется из-под жерновов… Одним стариком будет меньше на афганской земле. Потому что он не пожалел русского солдата…

Шульгин вскинул автомат на вытянутой руке, и в следующее мгновение прозвучала короткая очередь в три пули.

Полковой переводчик и старик отпрянули назад. Грязная чалма птицей слетела с головы аксакала, сбитая очередью.

– Хлеб нужен нам сейчас, а не через полгода, – кратко добавил Шульгин.

Старик послушно закивал головой и тут же повел за собой солдат, что-то жарко объясняя им на своем гортанном языке.

– Говорит, что у него тоже сын в солдатах. Под Кундузом его поймали и в армию зачислили, – пояснил переводчик. – У них же призыв такой: сколько поймают, столько и служат. Только хлеба в кишлаке очень мало. Весной у них хлеба почти нет.