Я из тех, кто вернулся
Шрифт:
– Да уж, – покачал головой Шульгин, – полно загадок на этой операции. Хорошо, что появился у нас подсказчик… – Он кивнул на связанного афганца. – Надеюсь, развяжется у него язык…
Подъем к посадочной площадке, как и предсказывал Орлов, оказался нелегким. Пленный афганец в сопровождении Булочки поднимался наверх, уныло шаркая ногами. Он угрюмо оглядывался по сторонам, и порою злорадная усмешка перекашивала его скуластое лицо. Вдоль тропы лежали солдаты. В неудобных позах, где щекой прямо в грязь, с безвольно вывернутыми руками, где и вовсе поперек тропы. И афганец перешагивал через брошенное оружие, через безвольные неподвижные тела, с презрением дергая уголками губ.
– Хватит корчить рожи… Эй, ты, контра… – недовольно прикрикивал сзади Богунов. – Брось, гад, ухмылки.
Афганец дергал бровями. Косая усмешка пробегала по лицу тенью.
– Вот же козел горный! – Богунов хлюпал разбитым носом. – Навешать бы на тебя килограммов сорок, погонять по горам без пайка, как худую свинью… У тебя бы позвоночник в трусы высыпался. Тоже мне, супермен…
Переданный под конвой старшине, афганец вскоре оторвался от прикрытия, прошел хвост колонны, исчез за каменными горбами.
Шульгин принялся тормошить лежащих солдат.
Матиевский и Богунов тоже засучили рукава. Они подхватывали упавших солдат за руки. Рывком ставили на ноги. Поддавали коленом в чувствительное место, рычали в барабанные перепонки.
– В гробу будешь спать. В белых тапочках… С вурдалаками…
– Спички в глаза вставь. Протри зрачки уксусом…
– Смажь ж… скипидаром. Это тебя взбодрит…
Многие после такой неожиданной встряски вставали на ноги и сонно шагали по тропе, прикрыв глаза. Некоторые сопротивлялись, отталкивали от себя грубоватых товарищей. Вяло пинались, лениво отмахивались едва сжатыми кулаками. Кто-то, не раскрывая глаз, бормотал сквозь зубы:
– Ненормальные, что ли… Чтоб вас засыпало. Глиноземом… Метра на три… Раскаркались, как эти…
Правда, заметив Шульгина, многие виновато щурились, пожимали плечами и вставали на колени, покачиваясь из стороны в сторону. Попадались и вовсе бесчувственные тела. Матиевский и Богунов плескали таким в лицо водой, шлепали ладошками по щекам, стреляли из автомата над ухом, трясли за грудки – ничего не менялось в выражении спящих лиц. Нижние губки топорщились по-детски доверчиво и невинно. И только между бровей появлялась едва заметная недовольная складка.
Возле таких бесчувственных тел задерживались надолго. Шульгин выбирал позицию и держал на прицеле пройденную тропу. Матиевский доставал лепешки из вещмешка, цеплял ложкой кусочки пахучей тушенки.
– Жрите, доходяги… Двигайте челюстями… Жуйте… Извините, братцы, что кормим без слюнявчика…
Богунов пробил патроном банку сгущенного молока. Липкая струйка лилась через край. Безнадежным разжимали челюсти, вталкивали в рот по кусочку галет, поливали сверху сгущенкой. Солдаты, не раскрывая глаз, судорожно дергали зубами, вздрагивали. Челюсти начинали вращаться быстро, как кофемолка. Острые кадыки дрожали, ходили под тонкой кожей ходуном.
– Порядок, – Богунов жадно сглатывал слюну, – теперь голубчики бегом к посадочной площадке побегут. Надо же, что делает с человеком маленький кусочек хавки…
Отставшие, действительно, поднимались на колени. Подтягивали под себя ноги. Вставали, покачиваясь. Понимали, что большей помощи уже не дождутся. Медленно вытягивалась по тропе последняя шаткая вереница беспамятных людей.
До вертолетной площадки оставалось около сотни метров. Уже был слышен шум винтов, выкрики командиров, глухой рокот голосов. Последний солдат лежал возле тропы. Огромный пыльный тюк, подвешенный на ремнях к плечам, опрокинул бедолагу на землю. Падая, он едва успел прикрыть лицо руками.
Матиевский ткнул носком сапога набитый вещмешок.
– Тю, знакомая личность! Опять наш хозвзводовец завалился с господским спальником. Эй, барахольщик, подъем! – Снайпер принялся срывать с солдата лямки вещевого мешка. – Бросай свое барахло…
Парень испуганно приподнял грязное потное лицо. Оттолкнул Матиевского.
– Оставь… Ты чего… Не твое, не лапай… Убери руки…
Матиевский сузил глаза, ткнул кулаком в тюк так сильно, что парень съехал набок.
– Скидывай манатки, по-хорошему. Холуй несчастный… Думаешь, медаль тебе дадут за сохранность этих шмоток? – Он обернулся к Шульгину. – Товарищ лейтенант, этого хозвзводника я тащить не буду.
Сзади отозвался Богунов:
– Загнанных лошадей пристреливают.
Шульгин подошел к отставшему. Пнул ногой брезентовый мешок.
– Снимай… Мои орлы не потянут тебя с этим барахлом.
– Ага, – замычал парень, – а отвечать кто будет?
Шульгин усмехнулся:
– Не волнуйся… С получки не высчитают. И вообще, это порядочное свинство – ездить на чужом горбу. На твоем горбу, дурак…
Солдат испуганно захлопал ресницами, провел рукой по лицу, вытирая пот:
– Но у меня приказ… Мне же приказали…
– А бросили тебя здесь тоже по приказу? – Андрей скрипнул зубами. – Хватит болтать! Мы не собираемся торчать здесь с тобой до вечера. Живо снимай спальник. Поднимешься наверх, доложишь командиру взвода, отправят жлобов покрепче из вашего хозвзвода за этим спальником.
Матиевский и Богунов приподняли парня за плечи, высвободили лямки, стащили с него спальный мешок.
– И вообще, – Шульгин хлопнул солдата по плечу, – вали все на группу прикрытия.
Богунов помог солдату подняться, буркнул ему в ухо:
– У нашего лейтенанта тоже хороший спальник в полку остался. Но он не навьючил его на такого ишака, как ты. Совесть у человека есть.
– Потому он и лейтенант, – недовольно проворчал солдат. – А что я подполковнику Замятину скажу? Выгонят меня из хозвзвода.
Матиевский сзади зло сверкнул глазами:
– Ага-а! Оттащат тебя от сытной кормушки, и ты уже не жилец. Привык хозяйские спальники таскать и на ночь простынки стелить. Лакейская душа…