Я из тех, кто вернулся
Шрифт:
Елена неожиданно дернула его за рукав:
– Послушай, дурачок, птицы поют…
– Какие птицы? – недоуменно взлетели брови Шульгина.
В наступившей тишине вдруг раздался тонкий свистящий звук, будто невидимая птица приоткрыла на мгновение маленький клюв.
– Ложись, – ахнул Шульгин и, сграбастав Елену сильным движением, бросил ее на землю под бок каменного валуна, обросшего редкой плешью прошлогодней травы. Тут же полой бушлата накрыл ее хрупкое тело и прошептал горячо в раскрытые ужасом девичьи глаза: – Не птицы это… Обстрел. Под снайпера попали. Поняла? Не шевелись.
Елена
– Видишь, какая опасная птичка. Не бойся. Мы здесь в мертвой зоне. И теперь тебе придется меня терпеливо выслушать. Слушай, Елена, я, конечно, дурак, ты это правильно понимаешь… – Шульгин потер затылок и пожал плечами. – Да, конечно, я неисправимый… Мне следовало с самого начала сказать тебе… – Осторожно сжал Елену за плечи, сердце у него застучало с перебоями. – Я хочу сказать тебе… – Андрей поцеловал задрожавшие пальцы взволнованной Елены, и дыхание его полностью прервалось. – Тысячу раз хотел сказать…
Вновь пропела невидимая птичка, и каменная пыль посыпалась на Шульгина, но он только отмахнулся с досадой и сердито произнес:
– И ни разу не сказал вслух… – Шульгин смутился. – Меня может оправдать только одно… Я боюсь, что ты не скажешь мне да…
Елена вдруг крепко прижала его голову к себе и прошептала:
– Это что, предложение? Правда?..
Шульгин кивнул головой.
– Может, я тороплюсь? Вокруг такое творится. Сегодня жив, завтра…
Елена прикрыла ему рот ладонью.
– Завтра будет завтра. А сегодня – лучший день в моей жизни. Ты мне сделал предложение, правда?
– Правда…
– Тогда скажи, ты любишь детей?
– Глупая, – шепотом ответил Андрей, – я же не урод. Люблю детей, люблю… Можешь не сомневаться. Я буду хорошим отцом…
47
Майор медицинской службы сердито шагал от командирского блиндажа к солдатским палаткам, расстеленным на камнях. Малиновый кант выглаженных бриджей взлетал хлыстом. Левая щека майора едва заметно подергивалась. От глаз тянулись неприязненные морщины.
– Подготовьте пять человек к эвакуации, – сказал он, не глядя в глаза Орлову. – Да, да… Именно пять человек! Всего пять, – майор втиснул крупные кулаки в карманы. – Представьте себе. Приказано с каждой роты эвакуировать пять самых тяжелобольных. Совершенно не способных продолжать операцию. Никогда не думал, что пять – это такая нелепая цифра…
Орлов молчал. Молчал Булочка. Молча остановился возле них подошедший Шульгин. Они внимательно разглядывали майора, стараясь понять смысл его ясных фраз.
– Что вы на меня смотрите? – майор раздраженно затряс головой. – Лично я не знаю, кого отправлять. Я отправил бы всех, кого отметил в своих списках. Не раздумывая… – Он вынул из кармана скомканные листочки. Стал расправлять измятую бумагу дрожащими пальцами. – Я не знаю, кто из них способен крепко стоять на ногах. Вам виднее. Что я могу сказать? И зачем
Орлов спросил напрямик:
– Так это не ваше решение?
– Я еще считаю себя врачом, – вздрогнул майор. – И потом согласно уставу я не имею права принимать решения. Я имею право только давать рекомендации. Я пишу: нуждается в освобождении, если вы еще не забыли формулировки. Эти мои рекомендации не являются обязательными для командиров. – Он горько усмехнулся: – Освобождает от службы не врач, а командир. Врачи не имеют права покушаться на единоначалие. – Отвернул лицо в сторону, пробормотал про себя: – Сегодня я, кажется, впервые пожалел, что я военный врач. – С силой сжал Орлову руку. – Офицеры санчасти и санитары останутся в ротах. Это решение я могу принять самостоятельно независимо ни от кого. Медицинская помощь будет оказываться на местах. Наша комиссия… она никуда не уедет. Врачи останутся в подразделениях…
Орлов почувствовал, что пальцы начальника медслужбы нервно дрожат на его руке.
– Это все, что я могу сделать. Попрошу только найти нам что-нибудь подходящее для гор. Не светить же нам малиновым кантом, – майор дернул себя за бриджи. – Вы уж извините, специальной формы у нас не было.
Офицеры улыбнулись:
– Ничего, ничего, товарищ майор. Подменку организуем. Бушлаты подберем, тельняшки, свитера…
– Правда, не ручаемся, – лукаво взглянул на врача старшина, – что подменка будет без живности…
– Ничего, не барышни, – усмехнулся майор. – Хотя не думал, что придется уживаться в одной рубашке с этими насекомыми. Врач с педикулезом… – майор улыбнулся с облегчением, повернулся к Шульгину. – Кстати, Андрей Николаевич, мы с вами практически не общались, но я с вами хорошо знаком. Заочно. Вы догадываетесь, кто мне постоянно рассказывает о вас? И обо всех ваших товарищах. Честно говоря, чувствую себя неловко. Не могу осуждать решение командира, но и представить не могу, как можно бросать их в бой? – он кивнул головой в сторону солдат. – Я объяснял, настаивал, но мне указали на место, отведенное уставом. По какой-то непонятной логике вы должны в таком состоянии преследовать какого-то Басира. С врачебной логикой это не совместимо… – Он расправил свои изжеванные записи. – Я еще раз хочу осмотреть нескольких человек, – протянул листки Андрею, – они обведены карандашом.
Андрей заметил, что среди обведенных мелькнула фамилия Осенева.
48
На ночь впервые устраивались не в окопах, залитых водой. Впервые не зарывались в мокрую ткань плащ-палаток, не купались в липкой грязи рыхлых брустверов.
Два брезентовых терема выросли на посадочной площадке. Внутри горели, выбрасывая хлопья сажи, чугунные печи, раскаленные докрасна. Эти две просторные палатки, рассчитанные, каждая, на сорок койко-мест, вобрали в себя всех солдат и офицеров, вышедших на операцию. В одной палатке расположились командиры – около сорока человек. В другой – около четырехсот солдат, изможденных, простуженных, слившихся в единую многоголовую массу.