Я, Мона Лиза
Шрифт:
— Что же мне делать? Как я могу помочь? Отец совершенно ни в чем не виноват.
— Я пользуюсь кое-каким влиянием, — сказал мой собеседник с отвратительным спокойствием. — Ко мне прислушиваются Корсини и Черпеллоне, злейшие враги Пьеро. Я мог бы с ними поговорить, замолвить словечко за вашего отца.
— Правда? — Я с надеждой вцепилась в прутья, хотя меня невольно удивило одно: почему он до сих пор этого не сделал.
Он слегка прокашлялся.
— Это зависит полностью от вас.
Я выпустила из рук железные прутья и отступила на шаг.
— Я вдовец. Слишком долго обходился без жены. Все это время я ждал, что Господь пошлет мне подходящую женщину, с покладистым характером, из хорошей семьи. Это должна быть молодая, сильная женщина, способная родить мне сыновей.
Я в ужасе уставилась на него, но он даже глазом не моргнул.
— Я давно уже за вами наблюдаю. Каждый раз, когда вы приходили послушать Джироламо, я не спускал с вас глаз. Знаете, вы очень красивы. Иногда вы оглядывались через плечо на толпу, и мне казалось, что, быть может, вы смотрите в мою сторону, на меня, потому что знаете, что я где-то рядом. Потому что вы тоже давно приметили меня. Я знаю, вы, мадонна, способны на великую страсть. У меня хранятся письма, которые вы писали своему будущему мужу. Никто в синьории пока о них не знает. И я позаботился о том, чтобы молодая женщина, сидевшая с вами в камере, хранила молчание. Никому не нужно знать, что вы хоть чем-то связаны с Медичи. Я могу уничтожить письма, я могу защитить вас и вашего отца от любых преследований.
Он помолчал, видимо ожидая от меня знака продолжать, но я стояла как громом пораженная. И тогда он впервые проявил волнение: слегка порозовел и уставился себе на ноги, нервно переступавшие на каменной плите.
Через несколько секунд он полностью успокоился и бесстрастно взглянул мне в лицо.
— Я хочу на вас жениться. Я испытываю к вам чувства и поэтому надеюсь…
— Не могу, — перебила я, уверенная, что он поймет мой отказ.
Лицо его стало каменным.
— Было бы печально, если бы вашему отцу пришлось и дальше страдать от пыток. Ужасно, если он умрет.
Если бы не разделявшая нас решетка, я бы накинулась на него и вцепилась прямо в горло.
— Я готова на все, лишь бы спасти отца! Но не могу выйти за вас. Я уже замужем за Джулиано де Медичи.
Он презрительно фыркнул, в глазах его мелькнула жестокость.
— Джулиано де Медичи, — сказал он абсолютно бесстрастным голосом, — мертв. Упал с лошади, пересекая мост Санта-Тринита, и утонул в Арно.
L
Наверное, Джулиано искал меня. Должно быть, он оторвался от враждебной толпы на площади Синьории и возвращался обратно во дворец Медичи. Вероятно, Пьеро к тому времени успел уехать, а может быть, и не успел, но Джулиано почему-то решил, что я вернулась в отцовский дом.
Мессер Франческо сказал, что отряд патрульных выловил тело Джулиано
Я не могу сказать, что было со мной потом. Не могу, потому что не помню. Говорят, что Господь в своей мудрости заставляет матерей забывать о муках деторождения, чтобы они потом не боялись вынашивать других детей. Возможно, Всевышний именно так, поступил со мной, чтобы я не побоялась полюбить еще раз.
Одно я помню: в ту же ночь я встретилась с отцом. Было темно, а легкая дымка только еще больше увеличивала темноту. Площадь Синьории была пуста, если не считать одного-единственного экипажа и солдат, нанятых синьорией для пеших и конных патрулей.
Кто-то забрызгал черной краской устрашающие изображения заговорщиков Франческо де Пацци, Сальвиати и Барончелли. Под взглядом их запятнанных лиц я, вцепившись в локоть мессера Франческо, сошла нетвердым шагом по ступеням дворца и шагнула в новый жуткий мир.
У подножия лестницы стоял нараспашку экипаж, поданный по приказу мессера Франческо. Там сидел отец. Помогая мне спускаться с лестницы, Франческо положил свою руку поверх моей и произнес, внезапно оробев, как юноша, только что начавший ухаживать:
— Вас ждет ужин. Я позаботился об этом.
Я уставилась на него, все еще не в силах хоть как-то отреагировать. За весь день у меня не было во рту ни крошки, но мысль о еде показалась мне отвратительной. Я отвернулась и забралась в экипаж.
Отец сидел, неловко привалившись к дальней стене и осторожно придерживая руку. Одна щека у него побагровела и так вздулась, что закрыла глаз. А рука…
Его пытали особым орудием — тисками. Большой палец оттопыривался под прямым углом, напоминая толстую сосиску; ногтя не было, а вместо него — открытая красная рана. То же самое сотворили с его указательным пальцем, который так же невероятно раздулся и торчал перпендикулярно к большому пальцу.
Увидев все это, я не удержалась от слез.
— Доченька, — прошептал он, — слава Богу, родная моя.
Я села рядом и обняла его, стараясь не задеть раненую руку.
— Прости, — голос его дрогнул, — прости меня. Я так виноват…
Стоило ему произнести эти слова, как вся моя озлобленность, все мое упрямство исчезли.
— Я виноват, виноват…
Я поняла. Он не просто сожалел о том, что теперь случилось, или о моем обещании, которое я дала Франческо по принуждению, лишь бы освободить отца. Он просил прощения за все: и за то, что когда-то ударил маму, и за то, что отвез ее в Сан-Лоренцо, и за то, что ее убил фра Доменико, и за то, что он спустил все с рук ее убийцам. Он просил прощения за мою печальную свадьбу, и за страх, который я пережила из-за него прошлой ночью, и за жалость к нему, которой терзалась теперь.