Я обвиняю!
Шрифт:
В номере одной из киевских гостиниц, какой — сейчас не помню, нашёл польского писателя Ежи Путрамента. У него в гостях был Ярослав Галан. Имени его я до этого ещё не слышал. Обратил внимание на то, что он был худо одет. Сидим, разговариваем, Галан меня расспрашивает о жизни в партизанском тылу. Тут я и рассказал ему об этом случае, который увидел под Сарнами. Галан записывает мои слова в блокнотик, а я вижу слёзы у него на глазах. Он мне и до этого понравился, а теперь ещё больше. Понял я, что ему и горько и обидно, что такие выродки так страшно предают его народ…
…А наша встреча закончилась довольно странно, — оживляясь, добавил адмирал. — Посмотрел я на Галана, на его обшарпанный вид и сказал: «Можно вам сказать наедине несколько слов? Зайдём со мной в ванную».
…Ни Путрамент, которого мы оставили одного, ни Галан, который прошёл за мной, озадаченный, в ванную комнату, не понимали, что пришло мне в голову.
«Раздевайся, брате, — сказал я Галану, когда мы остались вдвоём. — Твоя ветошь тебе ни к чему, а мне этот костюм не нужен!..» С этими словами я снял мундир и сбросил потом с себя штатский костюм, который подарил мне генерал Бегма. Ярослав Галан сперва отказывался принять неожиданный подарок, а потом, когда я объяснил ему, что мы свои люди и нам этот «велькопанский цирлих-манирлих» в отношениях абсолютно ни к чему, разделся и сложил в кучу свою потрёпанную на военных дорогах одежду. К счастью, у коридорной оказался утюжок. Она выгладила костюм Галану, он крепко пожал мне руку, сказал: «Вы хороший человек», и мы расстались друзьями…»
…Эта история, услышанная из уст Собесяка, помогла мне припомнить первую встречу с Галаном в редакции выходившей тогда во Львове польской газеты «Червоны штандар». Я восстановил в памяти облик Ярослава Александровича в сером, слегка великоватом, но хорошо сшитом костюме, из-под которого выглядывала защитная гимнастёрка. И острой болью отозвалась в сердце мысль о том, что Ярослава Галана уже не было с нами в эти дни.
…У Иллария Лукашевича было два брата: Александр, учившийся в медицинском институте, и Мирон, исключённый за неуспеваемость из сельскохозяйственного института. Александр и Мирон Лукашевичи тоже были связаны с бандитами. Ещё в феврале 1949 года бандиты Орест и Довбуш поручают Мирону вызвать из Львова его брата Иллария для встречи с ними. Илларий приезжает. На встрече с бандитами присутствует также и Мирон и слышит, как оба националистических вожака поручают Илларию Лукашевичу собрать самые подробные сведения о писателе Ярославе Галане.
Для начала Илларий обращается к давней приятельнице их семьи, литератору Ольге Дучиминской, расспрашивает её о том, как живёт Галан, каковы его привычки. Он получает у Дучиминской его номер телефона. Именно от Дучиминской попович Илларий узнаёт, что Ярослав Галан по натуре человек добрый, отзывчивый, любит помогать людям и к нему, как к депутату городского Совета, обращается много просителей. И вот тут-то в голове Лукашевича созревает план, как проникнуть в дом писателя.
Илларий собрал всевозможные сведения о Галане, передал их через Мирона в подполье вместе с фотографией дома, где жил писатель, и ждал дальнейших приказов. Чтобы выполнить задание бандитских вожаков и зарекомендовать себя испытанными конспи-раторами-националистами, Илларий вместе с Мироном идут на Гвардейскую.
Прогуливаясь перед высоким домом, где живёт писатель, они находят его балкон, увитый диким виноградом, осматривают подходы к этому дому.
— А что, если мы его кокнем, когда он выйдет из дому, — шепчет Илларий, — а сами скроемся в Стрийском парке?..
Спокойно, хладнокровно два поповича обсуждают план убийства, и после этой прогулки Илларий чертит более обстоятельный план дома, пишет новое сообщение. Всё это Мирон Лукашевич передаёт Щепанскому и Гринчишину.
В первой половине августа 1949 года Илларий посещает квартиру Ярослава Галана, но его не застаёт. Он уехал в Закарпатье.
В конце августа Илларий Лукашевич, смиренный, опечаленный и предельно вежливый, появляется в квартире дома на Гвардейской снова. Ярослав Галан уже вернулся из поездки. Дома кроме него были жена Галана, её сестра и мать, приехавшие погостить из Москвы, и домашняя работница Довгун.
Лукашевич знакомится с Ярославом Галаном:
— Я слышал, вы добрый человек, пан писатель, и помогаете всем, кто попал в беду. Наш лесотехнический факультет, где я учусь, закрывают и на его базе собираются создать лесомелиоративный факультет. Мы, студенты, и я в том числе, очень огорчены. Мы никогда не собирались стать мелиораторами. Все наши хлопцы рвутся перейти в лесотехнический институт, тот, что на Пушкинской, на его лесохозяйственный факультет, но директор сельскохозяйственного института Третьяков никого туда отпускать не хочет. Упёрся — и всё. Помогите нам, товарищ писатель, вы ведь сами когда-то были студентом и знаете, что такое призвание! Третьяков вас послушает!
Ни сам Галан, ни его близкие не подозревали тогда, что просьба эта является как раз той легендой, одобренной в бандитском подполье, по которой Лукашевич должен был пролезть в дом писателя.
Лукашевича приглашают к столу, поят кофе, и Галан обещает студенту сделать всё для него возможное.
На следующий день они встречаются у здания Львовского областного комитета партии на Советской улице. У Галана есть постоянный пропуск в обком партии. Он просит студента подождать его, а сам идёт в здание областного комитета.
Пока он находился там, Лукашевич терпеливо сидит на скамеечке под зелёными ещё каштанами.
Галан быстро вышел из здания обкома и ещё на ходу, улыбаясь, объявил:
— Всё в порядке, друже! Вас кто-то понапрасну напугал. Будете и дальше учиться на лесотехническом факультете.
— Боже, как я вам благодарен! — говорит Лукашевич, пожимая крепкую руку Галана. Кажется, ещё секунда — и он поцелует её, как недавно было принято в галицийских краях. — Не знаю, как мне благодарить вас? Быть может, в следующий раз я вам сотового мёду из Сорок Львовских принесу. В нашем селе у одного знакомого своя пасека и прекрасный липовый мёд…
— Никакого мёда мне не надо! — гневно обрывает Лукашевича Галан, ненавидящий всяческие подачки. — Принесёте мёду — я вас и на порог не пущу. Это моя обязанность — помогать вам, неужели вы не понимаете?
— Прошу прощения, — извиняется Лукашевич. — Я не хотел вас обидеть. Вы такой хороший человек, правду мне люди говорили, побегу теперь до своих хлопцев, порадую их…
Вскоре после этого посещения областного комитета партии в жизни Ярослава Галана происходит событие, обстоятельства которого остались не выясненными до сих пор. Однажды под вечер Ярослав Галан вышел прогуливать собаку на взгорья Стрийского парка. Кое-где в парке шли земляные работы. Когда Галан приблизился к одной из траншей, оттуда послышались выстрелы, и несколько пуль просвистело над головой писателя. Пёс заскулил, прижался к земле и потом сильным рывком потянул Галана к дому. Уже когда совсем стемнело, Галан позвонил мне и рассказал о случившемся.
— Надо немедленно заявить в милицию! — сказал я.
Помолчав немного, Галан ответил:
— Только прошу вас, не говорите об этом Марийке! Ей и так не по себе от всяких телефонных звонков ко мне с угрозами от неизвестных лиц. Я сам разберусь в этом.
На суде над Илларием Лукашевичем и его сообщниками жена Галана Мария Александровна Кроткова сообщила военному трибуналу Прикарпатского военного округа: «Только после смерти Галана мне стало известно, что на него однажды было покушение во время прогулки в Стрийском парке. По нему было сделано несколько выстрелов. Но Галан скрыл от меня это».